Дипломатия броненосцев - Иван Валерьевич Оченков

будет состоять из княжеств, второе получит Константинополь и тому подобное. Слабые страны не смогут возбудить ничьей зависти и опасений.

— Как знать, как знать…. Все зависит от того, под чьим покровительством будут находиться эти «слабые и малые»?

— Я вижу, дорогой Константин, что вы вовсе не так просты, как хотите это показать! Что ж, прямой вопрос заслуживает такого же откровенного ответа. Я полагаю, что третьим странам не следует вмешиваться в дела, их напрямую не касающиеся. К примеру, Англии совершенно незачем влезать в наши африканские дела… равно как и в ваши на Кавказе! Что скажете?

— Звучит недурно, но станут ли британцы соблюдать это правило? Поправьте меня, если ошибаюсь, но это совершенно не в их характере!

— Это так, мон шер. Но полагаю, мы все-таки сможем договориться и распространить это положение даже на Европу. Ну а почему нет? Клянусь честью, если бы Пруссия решила округлить свои владения тем или иным способом, я не вижу ни причин, ни повода мешать ей. Или скажем… вдруг ваш августейший брат решит, что ему удобно владеть Галицией. Никаких возражений!

— Честно говоря, сир, я не очень представляю, зачем бы нам была нужна Галиция? — улыбнулся я в ответ, снова заставив своего собеседника опешить. — Кстати, а что об этом думает ваш министр иностранных дел, так горячо поддержавший независимость Польши во время выступления в «Отеле Ламбер»?

Главой внешнеполитического ведомства Второй империи вот уже полгода был никто иной, как граф Колона-Валевский — незаконнорожденный сын и при этом единственный реальный потомок Наполеона Бонапарта. Будучи наполовину поляком, граф, разумеется, не мог не быть горячим патриотом Речи Посполитой и даже участвовал в восстании 1832 года. А сразу после вступления в должность выступил в принадлежащем главе польской эмиграции князю Чарторыйскому доме с прочувствованной речью о том, что Наполеон III ни за что не оставит поляков без защиты!

— Вы читаете нашу прессу? — ничуть не смутился император. — Да, мой друг, Франция свободная страна, и здесь любой может высказывать свое мнение!

«В России почти так же, — невольно подумал я про себя. — Всякий может думать все, что ему заблагорассудится, лишь бы не болтал об этом вслух!»

— Но политику, — продолжил доверительно наклонившийся ко мне император, — в любом случае определяю я! Передайте это своему брату.… Впрочем, у нас будет еще время для разговоров. Скажите, вы любите охоту?

— Не особо, а что?

— Прекрасно! В таком случае приглашаю вас завтра в Фонтенбло!

Стоило мне вернуться в отведенные для меня покои, как вошедший лакей сообщил, что граф Киселев просит об аудиенции.

— Пригласи его в сад.

Недавно назначенный чрезвычайным и полномочным послом в Париже граф Павел Дмитриевич Киселев был человеком незаурядным. Бывший министр государственных имуществ и единственный открытый либерал в правительстве Николая I, но при этом опытный царедворец, умеющий ладить со всеми. Не знаю, чем руководствовался брат, назначая его на эту должность вместо того, чтобы доверить проведение давно назревшей и перезревшей Крестьянской реформы. Возможно, надеялся, что тот сможет наладить отношения с французским двором после войны, а быть может и просто убрать с глаз долой…

— Павел Дмитриевич, дорогой, — любезно встретил я его. — Знаю, виноват! По правилам я должен был прежде всего прибыть к тебе и представиться, да только совсем закрутился.

— Что вы, ваше императорское высочество, — немного растерялся от моего напора граф…

— Полно, это в Петербурге я высочество. А тут совсем как частное лицо, обычный путешественник.

— Увы, — успел сориентироваться посол. — Человеку вашего происхождения невозможно быть всего лишь частным лицом.

— Верно сказано, Павел Дмитриевич! Мне и не дали. Сразу после обеда Наполеон завел со мной разговор о судьбе Италии, а затем и всей Европы. По всей видимости, пытался прощупать мое мнение.

— Позволено ли мне будет спросить, что вы ответили?

— Да ничего конкретного. Сказал, что ничем кроме флота не интересуюсь, а на Италию мне плевать. И если он хочет знать мнение моего брата, так пусть у него и спросит.

— Умно! А была ли при этом императрица Евгения?

— Нет. Мне вообще показалось, что он ждет, пока её величество покинет нас.

— Так и есть. Евгения имеет большое влияние на мужа и не стесняется вмешиваться в высокую политику.

— Даже если ничего в ней не понимает?

— Я бы сказал, что в таких случаях в особенности.

— Понятно, еще одна красивая дура! — невольно вырвалось у меня.

— Увы.

— И что же она хочет?

— Боюсь, этого не знает даже она сама. В ее прекрасной головке весьма причудливо смешиваются идеи бонапартизма, легитимизма и ультрамонтанства.

— А это еще что?

— Если коротко, ультрамонтаны — радикальные католические клерикалы, выступающие за главенство Папы Римского над всеми церквями, а также светскими государями.

— Чудны дела твои, Господи! Впрочем, пусть об этом болит голова у ее мужа. Нам же следует сообщить в Петербург, что Наполеон желает вышибить австрияков из Северной Италии и готов расплатиться с нами за нейтралитет Галицией.

— Да плевать ему на Италию, ваше императорское…

— Павел Дмитрич, давай по-простому, без титулов! В конце концов, не зря же я тебя в сад вызвал. Ей богу, обрыдли все эти церемонии!

— А я уж думал, вы, Константин Николаевич, остерегаетесь чужих ушей.

— И это тоже. Так что там с Италией?

— Видите ли, по моему глубокому убеждению, все эти итальянские дела для французского императора не более чем повод пересмотреть положения Парижского мира 1814 года. Он, и надо сказать не без основательно, считает Францию несправедливо униженной и лишенной своих исконных территорий. Поэтому возвращение Савойи и Ниццы для него всего лишь первый шаг в сторону естественных границ.

— А естественные границы в его представлении проходят по Рейну?

— Совершенно справедливо.

— Осталось только узнать, что он может предложить взамен?

— Простите…

— Все просто, Павел Дмитриевич. Надо определиться, что нам нужно от Франции, и готов ли Наполеон нам это дать. Как полагаешь, что это может быть?

— Уступки в Польском вопросе?

— Тьфу на него!

— Кавказ?

— Тоже не годится. Помешать он все одно не сможет, стало быть, обойдемся без его одобрения.

— Биржа? — хитро улыбнулся старый царедворец.

— В точку! Нам нужны французские займы!

Как ни крути, но полноценное железнодорожное строительство в такой протяженной стране как Россия требовало совершенно невообразимых инвестиций, которых у нас на данный момент просто не было. А еще надо модернизировать имеющиеся и строить новые промышленные предприятия. Заселять Дальний Восток, а для этого проводить весьма недешевые реформы…

Так что нравится нам это или нет, без внешних займов не обойтись. А между тем, крупнейшая в мире Парижская фондовая биржа (Bourse de Paris)