Большая черная дыра - Amazerak

вынул затвор и пружину, чтобы противник не воспользовался, а когда переходили водоём по дощатому мосту, выбросил их вместе с другими запчастями.

Среди отступающих царило смятение. Никто, даже унтеры, не знали, куда идёт полк, и что ждёт впереди. Пополнить боезапас возможности не было, еду солдаты не видели больше суток, кроме сухарей, да и те стремительно исчезали в голодных ртах, а воду пришлось набирать в реке и пить сырой.

— Эх, братцы, — вздыхал Сашка. — Опять отходим. Не будет добра нам на этой войне.

— Да погоди ты сопли распускать, — укорял его неунывающий Руслан, хоть и сам еле на ногах держался. — У генералов наших есть соображения. Куда-то ведь нас ведут.

— Да вот, сомнения берут. Слишком ты на генералов уповаешь.

— Да почему?

— Да потому. Сам как будто не видишь. Царь наш под дудку своей немецкой принцессы пляшет, да Гришки Распутина. Половина генералов твоих хвалёных — из немцев. Что, по-твоему, получится хорошего с таким руководством?

— Чего болтаешь? — грозно буркнул Руслан.

— А что? Правду он балакает, — вклинился в разговор Иван, увязавшийся за бывшим пулемётным расчётом. — Гришка тот — сам Антихрист, не иначе. А если царь Антихристу поклонился, всю страну он сгубит.

— Ну, на этот счёт не скажу, — возразил Сашка, — Знаешь, брат, я в поповские россказни не верю. Приходил к нам как-то раз один на фабрику агитировать, так мы его тухлятиной закидали. Нам бы условия труда достойные, а не как у скота, рабочий день нормированный, да чтоб начальство уважение имело к рабочему человеку, а не ихние басни про смирение слушать. Но вот то, что Гришка — тёмный этот человек, верно говорят. А царь наш — слабый и никудышный.

— Вот за такие-то речи тебя, поди, и отправили в солдаты, — предположил Руслан. — А будешь дальше языком чесать, расстреляют за оскорбление Его Императорского Величества. Тут война идёт, а вы там в тылу всё бастуете. Куда это годится? Условия вам подавай!

— Эх, братцы, правду не спрячешь. А говорю так не только я. Все у нас на фабрике говорят, да и на других заводах — тоже, потому что правда.

— Насчёт Гришки я, знаешь ли, соглашусь, — внезапно сменил риторику Руслан. — Но про государя батюшку нашего ты плохо не говори. Я-то докладывать не стану, да услышит кто из офицеров, худо тебе будет.

— И зачем эта война… — проговорил Иван, как бы размышляя сам с собой. — Сеяли, пахали, а тут — на тебе! Вчера хлопца одного заколоть пришлось. Малец совсем ещё. Сына моего старшего напомнил. Того же возраста почти… Эх… Увижу ли я когда своих.

— Так что же ты, сдаться германцу предлагаешь? — нахмурился Руслан.

— Типун тебе на язык! Не предлагаю я такого. Коли хотел сдаться, так сдался бы, — огрызнулся Иван. — Просто нехорошо это… Неправильно. Не должно так быть.

Георгий последние дни мало думал о политике. Здесь, на фронте, была своя жизнь с собственными порядками и нуждами, далёкими от проблем городских обывателей и тем более высокопоставленных особ. Однако не мог он не заметить, какое отношение у людей было к царской власти, и, видимо, неспроста.

О том, как жилось до революции, Георгий не мог судить, ведь в прошлой жизни подобными вопросами он не интересовался, а в этой, кроме армии, ничего и не видел, но наверняка проблем в стране хватало. Как без них? А тут добавились отступления, огромные потери в территории и живой силе, да и в тылу лучше жизнь не становилась. Всё это сказывалось на настроениях простого народа, среди которого многие и вовсе воевать не хотели, не желая понимать интересы государства и вставшей перед страной необходимости.

Сашка и прочие мужики не были наивными мечтателями, как Гаврила, они не имели высоких идей об абстрактном справедливом обществе будущего и мыслили более прагматично и узко. Армия терпит крах, на заводах условия плохие, значит, виновата власть, значит, наверху сидят бездари и предатели, и их нужно скинуть и поставить других, кто сделает всё как положено.

А Георгий слушал эти разговоры и невольно проникался ими. Архаичная самодержавная система, видимо, действительно настолько прогнила, что порождала сплошные проблемы. Однако в политику он лезть не хотел, и тем более примыкать к каким-то движениям и партиям. Гораздо больше несправедливости он чувствовал из-за того, что его труд оценивался в пятьдесят копеек, и в то же время понимал, что для казны содержание многомиллионного войска и так разорительно, а если ещё солдатам платить станут, она опустеет очень быстро. Поэтому шёл молча, то и дело захлёбываясь кашлем, который становился всё надсаднее.

— Тебе, брат, к фельдшеру надо, — заметил Сашка. — Совсем плох.

— Всё нормально, — выдавил Георгий. — Какой тут, к чёртовой матери, фельдшер? Они с ранеными не справляются. Вот выйдем из окружения, тогда… — он вздохнул. — Тогда посмотрим.

Впереди показалось оранжевое зарево. Полк подошёл к деревне. В ночи плясали огни пожаров, и отовсюду доносились крики и стоны раненых. Мимо пробегали люди, ржали лошади, толкались солдаты с носилками, скрипели забитые до отказа телеги, катящиеся в ночь. Среди одинаковых шинелей мелькали белые повязки и передники медработников. Огонь, хаос и какофония страданий наполняли это место. А позади из-за леса доносилась ружейная стрельба.

— Что здесь произошло? — спросил кто-то у бойца, удерживающего за уздцы испуганного коня.

— Германы обстреляли! — крикнул тот. — Здесь у нас раненых скопилась чёртова прорва, а они ударили, ироды поганые! Ни чести, ни совести у нехристей нет!

Привал сделали в берёзовой роще, примыкающей к деревне, разожгли костры, стали кипятить воду, чтобы согреть продрогшее нутро и хоть чем-то наполнить желудок. Совсем рядом была изба, но там вряд ли нашлось бы место усталым солдатам, ведь и в самом доме, и в хлеве, и вокруг строений лежали раненые. Они заполнили все дворы, запрудили улицы, и всю эту ораву предстояло эвакуировать. Как? Скорее всего, об этом уже никто не думал.

Георгий понимал, что развязка баталии близка. Солдаты остались без патронов, артиллерия — без снарядов, да и самих солдат было с гулькин нос. Если германцы сделают ещё один рывок, то просто сомнут жалкие объедки двадцатого корпуса.

И тут уже назревал вопрос, как действовать дальше. Если отступать со всеми, был шанс, что командование бросит остатки войска напролом, где все и погибнут. Значит, надо искать собственный путь: разузнать у местных крестьян безопасный маршрут и пойти лесами и оврагами.

Но это только на словах выглядело просто. На деле же крестьяне вряд ли смогли бы подсказать, какие дороги заняты германцами, а какие — ещё нет. К тому же найти маршрут