Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов

четырежды, но бумага — это одно, а живой, стонущий от натуги металл — совершенно другое. Один непроваренный шов или микротрещина, которую я не заметил, — и всех нас в радиусе десяти шагов снесет. Котел запел громче. Этот высокий, звенящий, болезненный стон был слышен, я уверен, по всему двору.

— Григорий Пантелеич, — прошептал Лука. — Может, довольно?

Я не ответил, мой взгляд был прикован к крыше соседнего дома. Там, на фоне ясного зимнего неба, жарко горел смоляной факел, установленный Ефимычем. Наша цель.

Десять атмосфер. Предел прочности.

— Хватит! — скомандовал я.

Солдаты с облегчением бросили рычаги и, шатаясь, отошли, хватая ртом воздух. Во дворе снова абсолютная тишина. Все взгляды были прикованы к нам.

Я встретился глазами с Кулибиным и едва заметно махнул.

Он положил обе свои огромные, мозолистые руки на массивный штурвал выпускного вентиля. На его лице не дрогнул ни единый мускул. Скала. Вся наша многодневная работа свелась к этому одному-единственному, плавному движению.

В тот же миг мир схлопнулся до одной-единственной точки: массивного штурвала и двух мозолистых рук, лежавших на нем. Все вокруг потонуло в нереальной тишине.

Кулибин медленно навалился на вентиль и провернул его.

Звук, вырвавшийся из нашей машины, не походил ни на что земное. Сперва — сухой, оглушающий хлопок, словно выстрел из крепостной пушки. Гидравлический удар заставил наш спасительный клапан с лязгом и стоном сжать свою мощную, выкованную из пушечной стали пружину, и весь корпус насоса видимым образом содрогнулся. И сразу за этим ударом родился нарастающий, низкий, вибрирующий гул, от которого задрожала, кажется, сама брусчатка под ногами.

Из отполированного до зеркального блеска сопла, который держал я, ударил поток — из него вырвался твердый, монолитный, почти стеклянный жгут воды: темный, плотный, сверкающий на солнце, как полированный обсидиан. Не изгибаясь и не распыляясь, он летел по прямой, как копье, брошенное рукой титана, заставляя воздух вокруг выть и стонать. Кулибин подбежал, чтобы помочь удержать «брандспойт».

Пересекая двор в одно мгновение, поток взмыл вверх. Его полет напоминал траекторию ядра, рассчитанную гением-артиллеристом. Он пронесся над головами ошеломленных придворных, поднялся на уровень крыши моего дома и на одну невозможную, остановившуюся секунду завис в высшей точке своей траектории, сверкнув на солнце.

А затем с грохотом влетел на крышу соседнего здания.

Удар был такой силы, что взметнулся фонтан черепицы и снежной пыли. Шест, на котором горел факел, разлетелся в щепки. Сам факел, сбитый с высоты трехэтажного дома, кувыркаясь и разбрасывая горящие угли, полетел вниз и с громким шипением утонул в сугробе, оставив после себя облако грязного пара.

Толпа ахнула — единый, вырвавшийся из сотен глоток вздох изумления, неверия и даже страха. Смешки, шепотки, самодовольные ухмылки — все смыло чудовищным по силе потоком. Мой взгляд метнулся к Сытину. Он стоял с отвисшей челюстью, его багровое, самоуверенное лицо стало белым как бумага. Он не верил и не мог поверить, что весь его мир, построенный на гнилых рукавах и слабеньких насосах, только что был уничтожен. Сам Император подался вперед, на его непроницаемой маске впервые проступило живое, мальчишеское любопытство.

А струя продолжала бить, не ослабевая. Наше медное сердце, аккумулятор, уверенно держал давление. Тридцать секунд. Сорок. Стрелка манометра медленно, очень медленно, ползла вниз. Девять атмосфер. Восемь. Поток все еще с прежней яростью хлестал по истерзанной крыше.

Минута.

Давление упало до пяти атмосфер. Струя начала терять свою копьевидную ярость, превращаясь в более привычный, хотя все еще невероятно мощный поток.

— Хватит! — крикнул я Кулибину, перекрывая гул.

Он отошел и с трудом налегая всем телом, провернул вентиль в обратную сторону. Рев мгновенно стих. Наступила звенящая тишина, в которой было слышно как с крыши и стен стекает вода да как где-то в толпе истерически всхлипнула какая-то дама.

Я дрожащими руками опустил шланг, Кулибин стравил давление.

Мы сделали это. Мы победили.

Я повернулся к Кулибину. Опершись о насос, он тяжело дышал. Его лицо блестело — то ли от брызг, то ли от пота. Он вытер лоб тыльной стороной ладони и посмотрел на меня. На лице этого сурового, ворчливого старика расцвела широкая улыбка, абсолютно счастливая, даже детская. Он сиял.

И тут меня прорвало. Я рассмеялся, беззаботно, так, как не смеялся уже много лет. Как не смеялся с тех самых пор, как умерла жена — Аня. Это был смех облегчения, восторга и абсолютной абсурдности всего происходящего. Кулибин, глядя на меня, тоже затрясся в старческом смехе. Мы стояли посреди этого потопа, два сумасшедших и хохотали, не обращая внимания ни на Императора, ни на его свиту, ни на весь этот ошеломленный мир.

Наш выстраданный триумф.

Неуместный смех, почти кощунственный в этой напряженной тишине, затих так же внезапно, как и начался. Словно очнувшись, мы с Кулибиным осознали, где находимся. В нескольких шагах от нас стоял Император всероссийский. Он долго смотрел на нас — изучающе, его взгляд был непроницаем.

Когда Император медленно двинулся к нашему мокрому, уродливому монстру, придворные почтительно расступились, образуя живой коридор. За его спиной Сперанский извлек из кармана маленький блокнот и что-то быстро, убористо черкнул. Для него это был новый инструмент государственной мощи.

Обойдя насос, Император провел пальцем в белоснежной перчатке по серебристому шву на медном котле. Задержал взгляд на массивном предохранительном клапане. Его молчание немного напрягало. Зря мы не сдержались и расхохотались. Но напряжение этого месяца требовало выхода. Краем глаза я заметил Сытина. С лицом серого, землистого цвета, тот резко развернулся и, бесцеремонно расталкивая людей, принялся протискиваться сквозь толпу к выходу — паническое бегство с поля боя.

Наконец, обойдя машину, Император остановился и повернулся к нам. Мы с Кулибиным вытянулись, как два провинившихся школяра перед директором.

— Я вижу, — произнес он тихо, — что спор ваш принес добрый плод. Государство получает машину. Вы оба — мою личную благодарность. И патент.

И тут он сделал то, чего не ожидал никто. Он положил одну руку мне на плечо, а другую — на плечо Кулибина. Хватка у самодержца оказалась на удивление сильной, цепкой.

— Союз ума и рук, — проговорил он, и в его голосе впервые за этот день прозвучали теплые нотки. — Расчетов и опыта. Запомните это, господа. Именно так, и только так, Россия и будет побеждать.

Убрав руки, он без единого слова направился к своей карете. Свита ожила. Дамы, шурша шелками, бросились к экипажам, спеша разнести новость по всем салонам Петербурга. Мужчины сбились в кучки, возбужденно