Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов

изрядно снизился: в ноябре прошлого года за доллар давали пять франков, то теперь восемь. По расчетам финансистов Парижской биржи, в самое ближайшее время соотношение франка и доллара будет один к двадцати, а то и к двадцати пяти. Поэтому, я принял решение менять франки на доллары.

– Разумно, – кивнул Крестинский. Слегка повернувшись к коллегам, сказал: – Я думаю, следует оповестить об этом всех товарищей, работающих за границей – по возможности, пусть переводят франки в доллары, или в фунты стерлингов.

Эх, слава богу, что члены Политбюро не стали меня расспрашивать – откуда у меня такие сведения. В той истории курс франка к доллару резко снизился после биржевого кризиса тысяча девятьсот двадцать пятого года. Не рассказывать же, что Семенов-Семенцов, не без моей помощи, поспособствовал падению франка? Ох ты, а ведь кризис-то никто не отменял. Правительство, как печатало облигации на восстановление Франции, так и печатает, а обыватели их покупают. Это же на сколько пунктов рухнут биржевые котировки, и куда брякнется франк?

Нет, пока наш рубль не вошел в число мировых валют – реформа Сокольникова еще не случилась, лучше вкладываться в зеленые бумажки.

– Товарищ Аксенов, а почему вы не привезли деньги в Советскую Россию? – спросил Молотов.

Вопрос был странным не только для меня, но и для всех остальных. Но уж коли задали, придется отвечать.

– Во-первых, чисто технически. Одна купюра весит примерно один грамм. Если возьмем миллион долларов, банкнотами по сто долларов, получается…

Математик из меня так себе, и я задумался, считая в уме – сколько же это будет, но меня опередил Троцкий:

– Считать по сто долларов – десять килограммов, а двадцать миллионов – это уже двести.

– А сколько в пудах? – вытаращился Молотов.

– Двенадцать с лишним пудов, – перевел с русской системы измерений в европейскую Каменев.

– И что? – пренебрежительно фыркнул очкарик. – Аксенов, парень молодой, здоровый, утащил бы за два приема. Ну, может за три. И что, не утащил бы?

– Простите, не знаю вашего имени-отчества, – извинился я.

– Вячеслав Михайлович, – буркнул товарищ в очках.

Ага, все-таки я прав, узнал. Странно, что будущий наркоминдел не знает метрической системы.

– Очень приятно, – кивнул я как можно любезнее. – Так вот, Вячеслав Михайлович, предлагаю вам потаскать чемоданы на двести с лишним килограммов, стоимостью в миллионы, да без охраны. Меня бы убили где-нибудь на ближайшей станции, да и с таможней были бы проблемы.

– А если брать купюры крупнее? – не унимался Молотов.

– Слышал, что есть купюры по пятьсот долларов, и по тысяче, но сам ни разу не видел, – вздохнул я. – Да и по сто долларов банкноты в европейских банках нечасто встречаются. Самые ходовые – по десять. И не уверен, что в Париже нашлось бы столько стодолларовых купюр. Боюсь, пришлось бы брать деньги по двадцать и по пятьдесят долларов. Представляете, сколько это весит? Сомневаюсь, что Франция разрешила бы вывезти столько наличности. А если и разрешила, то провезти все легально в Советскую Россию я бы не смог.

Молотов призадумался. Крякнув, виновато сказал:

– Извини, – начал он, потом поправился, – извините, Владимир Иванович, не подумал, глупость сморозил. Я же ни разу американских денег не видел. Думал, они как у нас – по пятьсот рублей ходят.

Если я поначалу и разозлился на Молотова, то отошел. Все-таки, когда человек признает свою ошибку, это уже неплохо. И переводить пуды в килограммы и тонны товарищ научится, ничего страшного.

– Владымер Ивановыч, а развэ обязателно было делиться денгами с французскими банкирами? – спросил вдруг Сталин.

Ну, Иосиф Виссарионович, от вас я такого вопроса не ожидал. А еще друг. С другой стороны – объяснять все равно придется.

– Мне пришлось пожертвовать малым, чтобы получить основной капитал, – пояснил я. – Если бы я не отдал часть денег банку, то мне вообще не удалось бы совершить вывод средств в Швейцарию. Банк сумел бы найти повод, чтобы оставить деньги у себя.

– Спасыбо Владымир Ивановив, ви меня убэдили, – кивнул Сталин. – Думаю, что и осталных таварыщей тоже.

Я обвел взглядом присутствующих. Кажется, Политбюро согласно с товарищем Сталиным. Ан, нет.

– А я не считаю ответ торгпреда убедительным. Мне кажется, что товарищ Аксенов совершил предательство. В сущности, он изменил делу революции. Отказ правительства революционной России от уплаты царских долгов был необходимым условием для успешного совершения нашей революции. Революция…

С этими словами Лев Революции встал, поправил пенсне, и принялся вещать:

– Революция – это условие выживания человеческого общества, его непрерывное обновление и развитие, а отказ от революции означает деградацию общества. Общество должно обновляться посредством резкого изменения его основ, и его структуры. Декрет, принятый нами, аннулирование долгов не может рассматриваться с точки зрения естественного – то есть, буржуазного права. И то, что сделал Аксенов, по сути своей, предательство интересов революции. Товарищ Аксенов, заплатив долги, совершил непростительную ошибку. Он создал прецедент, из-за которого правительство Франции, и остальные страны Антанты, потребуют уплатить и все остальные долги.

Ну ничего себе. Лев Давидович шьет мне измену революции и обвиняет в предательстве. Откровенно говоря, мне стало не по себе.

– Товарыш Троцкый, нэ говорите ерунды, – усмехнулся Сталин. – Товарыш Аксенов кавалэр двух ордэнов Краснаго знамэни. У нэго ран на тэле болше, чем у нэкоторых атвэтственных таварыщей естэственных отвэрстий. Это ва-первых. Ва-вторых, у нэго не было другого выхода. Еслы Владымер Ивановыч уплатил часть далгов, он знал, что он дэлает, и зачэм он это дэлает.

После слов Сталина на душе стало легче, но Зиновьев, слушавший Троцкого в оба уха, подскочилс места:

– Да какой тут может идти разговор? О чем разговаривать? Неважно, что торгпред получил деньги, если он преступил закон революции. Я предлагаю от имени Политбюро приказать Дзержинскому, чтобы тот сегодня же снял Аксенова с ответственного поста в ВЧК. А дальше следует отдать товарища Аксенова, а впрочем, какой он товарищ?под суд, за утрату революционного чутья. И нужно сделать это немедленно.

Хм, все страньшее и страньшее, чудесатее и чудесатее. Троцкий, допустим, на меня зуб имеет за Тухачевского, но тебе-то Григорий Евсеевич, когда я на хвост наступил? Какие-то ваши Коминтерновские заморочки? Вроде, Бухарина нет, а тебе-то что надо?