Гнев Несущего бурю - Дмитрий Чайка

своей жизнью, словно и не произошло ничего. Плиты улицы Процессий бежали к порту каменной рекой, удлинившись за время отсутствия наварха на целую сотню шагов. Храм Великой матери обрастал стенами, а статуя богини, чье лицо показалось Кноссо смутно знакомым, проявлялось все четче из куска паросского мрамора, окруженного со всех сторон лесами.

— Чтоб ты провалился, сын пьяной шлюхи! — орал какой-то крепкий малый из местных, охаживая палкой тощего мужичка в набедренной повязке. — Кто так плиты кладет! Ровно класть надо! Понял, шакалий выкидыш? Грязь в работе противна Маат!

Каждое свое ругательство малый сопровождал сочным ударом, от которого нерадивый рабочий только повизгивал, но бежать или закрываться не смел, покорно подставляя спину.

— Понял? — ревел тот, что с палкой.

— Понял! Понял! Только не бейте, господин! — верещал бедолага, а когда его колотить перестали, несмело спросил.

— Простите, господин начальник работ! А Маат — это кто? Это бог такой?

— Я точно не знаю, — почесал тот могучий загривок. — Но этот Маат почему-то очень любит, чтобы плиты на дороге ровно лежали. Зачем ему это нужно, я тоже не знаю, но думаю, что это колдовство какое-то.

— А почему вы так думаете, господин? — жадно спросил рабочий.

— А по-другому и быть не может, — убежденно произнес начальник работ. — Ну какая разница, криво они лежат или ровно? Разве это важно? А вот то, что господин Анхер, когда твою работу увидит, с меня шкуру спустит, это важно! Он это называет потоком благостного вразумления. Я тебя только что вразумил. И если ты сейчас все не переделаешь, я тебя еще раз вразумлю. Да так, что ты у меня новую шкуру отращивать будешь. Чего рот раскрыл, тупой фенху? Плиты кривые видишь? Устремился!

Окончания этого разговора Кноссо не слышал, потому что он потонул в веселом гомоне толпы. Весело журчит вода неподалеку. Рядом колодец, и там клубится народ с кувшинами. Тут, под дорогой, проложена рукотворная река из глиняных труб. Во дворах господских домов есть свои колодцы. Соизволением государя такое самым близким разрешено. У Кноссо тоже свой колодец есть. Жена чуть в обморок не упала, когда такую роскошь увидела. Нищая ведь рыбачка с Крита, что с нее взять…

— Расплатиться бы, господин, — несмело намекнул рикша, видя, что к нужному месту они уже подъехали, а клиент всё сидит, уставившись в одну точку. Как будто окаменел.

— Деньги в доме, — ответил Кноссо очнувшись. — Никуда не уходи. Поедем в храм Наказующей.

— Не поеду я туда! — рикша испуганно схватился за амулет. — Дурное место, господин наварх. Не губите.

— Драхму дам, — небрежно бросил Кноссо. — Будешь ждать, пока я помолюсь, а потом назад отвезешь.

— Конечно, господин! — просиял возница. — К храму Наказующей! Мигом домчу!

Кноссо постучал в ворота, а когда старый слуга-критянин открыл ему, быстрой поступью вошел в дом. Визжащий комок, который оказался сворой его детей, облепил господина наварха, и он начал старательно доставать из него по очереди то какого-нибудь сына, то дочь, целуя свежие румяные щечки. В этом доме не бедствовали, и щечки его отпрыски наели всем на зависть.

— Вернулся, — жена, которая хоронила Кноссо каждый раз, когда он уходил в море, смотрела на него красными от слез глазами.

Ей лет тридцать. Она почти черная от солнца, которое палило ее много лет, и она родила восемь детей, из которых выжило пять. И даже то немыслимое богатство, что свалилось ей на голову, она воспринимала с большой осторожностью, не веря в происходящее до последней секунды.

— Терисса! — резко сказал Кноссо. — Новый хитон, сандалии, пояс, нож и все ценное, что есть в доме. Быстро!

— Всё? — схватилась та за пышную грудь. Терисса на сытной еде изрядно прибавила в нужных местах, что стоило ей повышенного внимания собственного мужа. Она и сейчас была на сносях.

— Все, что есть, — подтвердил Кноссо. — Еще наживем.

Терисса всхлипнула, но спорить не посмела. Муженек ее, хоть и оставался тощим как весло, руку имел тяжелую, нрав дурной, и два раза повторять не любил. Уже через пару минут Кноссо трясся в рикше, прижимая к себе пурпурный плащ, завязанный узлом. Тут украшения жены, драгоценный пояс, два серебряных кубка и золотой скарабей. До храма полчаса неспешной езды, и рикша, который в эту сторону бежал под гору, даже песенку какую-то напевал. У него имелся повод для радости: господин наварх заплатил вперед.

Тихий полумрак крошечного храма оглашала лишь песнь двух жриц. Одна старая, седая уже, с лицом, испещренным глубокими морщинами. Другая же — совсем юная девушка, мило угловатая, с непривычно светлыми волосами, струящимися по тонкой спине. Обе они стояли перед жуткой птицей, распушившей медные перья-кинжалы, и пели, подняв руки.

О Немезида, неотвратимая, таящая ненависть.

Ты, что идёшь следом за дерзостью смертных,

Око богов, всевидящее в сумраке.

Ты — мера хранящая, взвешивающая души.

Ты ночью крадёшься в черной тишине,

Чтобы возложить тяжесть возмездия

На тех, кто преступил границу дозволенного.

Ты — меч правды, что без гнева карает,

Ты — весы, что склоняются к равновесию.

Немезида Мстительница, в чертогах справедливости,

Тебе ведомо всё: и помыслы, и скрытые деяния.

Ты мстишь за забытое, и за гордыню, и за хулу,

Ты — судья с лицом ужаса, но с сердцем безупречным.

Твои шаги звучат в зале времени,

А имя твоё — молчаливый приговор.

Владычица справедливости, дарующая покой.

Ты та, кто приходит ночью, чтобы дать мщение.

Не будь мне врагом, но научи гневу праведному.

Даруй мне скромность, дабы не пасть в бездну

Где возмездие — твой последний дар.

Взываю к тебе с благоговением,

Ночная, Справедливая, Тайная Хранительница:

Оберегай меру, учи терпению,

Пусть не познаю я твой гнев, но познаю твою мудрость.

Кноссо, которого в дрожь бросало и от гимна, и от созерцания самой богини, покорно ждал своей очереди. В этот храм приходили нечасто, только тогда, когда чаша терпения переполнялась, и человек просил у высших сил справедливой мести. Или когда он хотел вершить справедливость сам. Жрицы ушли в темноту храма, а Кноссо впился жадным взглядом в лазурную синеву глаз.Он жарко шептал.

— Мести прошу, Богиня! Не дай погибнуть на этом пути, иначе жизнь моя закончена будет позором. У меня много всего с собой, но я тебе пока ничего не дам. Прости, госпожа. Не могу! Надо нашего