Башня времен. Заброска в советское детство - Анджей Б.

куртки (это в холодное время, летом было сложнее) блокнот с телефонными номерами, адресами и прочей справочной информацией. Вот он, синий, высокий и, честно говоря, не особенно удобный, но уж какой есть. Никуда не делся. С краю страниц выстроился сверху вниз алфавитный перечень букв. Жека открыл на букву «Л» и отыскал Лямкина Ивана, бывшего одноклассника, а в начале девяностых младшего лейтенанта милиции. (А в то уже время, откуда Жеку выдернули — толстенный лысый дядя, что, судя по регулярным фото там и сям, только тем и занимался, что рыбачил или жарил где-то на природе шашлыки).

***

Позвонить Лямкину Жека решил с проходной общежития пединститута, что растянулось длинным серым прямоугольником в пяти минутах ходьбы.

Высокая дверь оказалась тугой и скрипучей. Хоть, вспоминая с друзьями молодость, Жека и ухмылялся многозначительно, но как-то так вышло, что дальше вот этого вестибюля сразу у входа он в это хранилище женских сердец и туловищ ни разу не заходил. Хотя с жительницами его дело, бывало, имел — но случалось это или в родном общежитии, или где-то на квартирах.

На проходной за потёртым столом сидела тётка в ондатровой шапке и тёплом ватном жилете поверх свитера. Рядом, одетый тоже по-уличному, примостился мальчик самого младшего школьного возраста, он перерисовывал из журнала цветными фломастерами машину БМВ. Тётка любезно разрешила Жеке воспользоваться телефоном. Он снял трубку и стал накручивать цифры на диске — лет двадцать уже, наверное, не приходилось этого делать.

Пошли гудки. Это был рабочий номер, и на том конце провода ответили, что Лямкина сейчас нет, но скоро должен быть, может, через полчаса. Жека сказал доброй тётке, что скоро вынужден будет побеспокоить её снова, и вышел на улицу.

Дело шло уже к вечеру. Было пасмурно и ветрено, вихри подбирали горсти снега и норовили запульнуть их в глаза или за шиворот. Короче говоря, погода не располагала к прогулкам, Жека поколебался, не вернуться ли пережидать и эти полчаса в комнате, но решил всё же пройтись.

Совсем недалеко от этих мест располагались улицы почти что центральные, и Жека потопал туда, а то здесь было как-то безлюдно и тоскливо. И да, скоро всё изменилось. Появились люди, по улице они перемещались торопливо, кутались от непогоды в пальто и куртки, прятали лица в капюшоны. Машин на дороге было мало, с теперешним днём вообще не сравнить. Издавая своеобразный электрический укающий гуд, проехал чумазый жёлтый троллейбус. Посреди тротуара чернела дыра незакрытого люка, крышку спёрли и сдали на металл, обычное дело. Из-за кустов высовывал железный бок ларёк-батискаф. Рядом что-то продавали прямо с земли, с подстеленных картонок. Хлопала от ветра деревянная подъездная дверь. Серый котяра посмотрел на Жеку из зарешёченного окна, как будто собирался вот-вот сунуть ему через стекло дулю.

Вот они, девяностые, подумал Жека, во всей своей скромной красе. Как говорят некоторые, время фантастических возможностей. Ага. Ну и какие тут были возможности у него, пацана в дырявой куртке и с пустотой в карманах? Какие были перспективы у его бати, что всю жизнь инженерил в НИИ, в перестройку читал «Аргументы и факты» и «Огонёк» и радовался наступлению демократии (как и сам Жека). А у свободы оказалось недетское злое лицо, в батином институте начали задерживать зарплату, дальше вообще перестали платить, и не ожидавший таких поворотов судьбы батя впал в жизненный ступор, а потом заболел и уже не выкарабкался. И таких, как он, были тьмы и тьмы.

Нет, когда всё развалилось и схлопнулось, кого-то ударной волной таки счастливо закинуло в приятные верха. Но на фоне того, что остальные миллионы оглушило и привалило обломками страны, радоваться своей удаче как-то погано.

Жека вспоминал те времена по-разному. В общем-то, он уже и тогда понимал, что эти годы неповторимы и что они, может, будут самыми счастливыми в его жизни. Отчасти так оно и получилось. Однако же беспросветность и свистящую нищету той жизни сбросить со счетов тоже было нельзя. У него тогда имелся в рукаве неслабый козырь — молодость. Он понимал, чувствовал подспудно, что рано или поздно выкарабкается, выберется на свет. А вот как жилось тогда людям в возрасте, страшно и подумать.

Вот чем бы я мог реально помочь себе молодому? — подумал Жека. Какими знаниями поделился, что с высоты прожитого посоветовал бы? Главное, пожалуй: попытался бы втолковать, что не надо всё своё студенчество сидеть на шее у родителей, нужно обязательно искать какой-то приработок, да хоть бы и вагоны разгружать, здоровья-то — девать некуда. Ну или, вон, в том же ночном ларьке дежурить. Если поставить себе цель, всегда что-то можно найти, сказано же: ищите и обрящете. А куда-то лезть, в приватизациях участвовать — о том Жека не думал, без толку. Чтобы ворочать крупными деньжищами, кроме способностей к этому делу нужен особый склад ума, решимость идти по головам, не считаясь с чужими интересами и бедами. Жека так не сумел бы. А без этого ловить там нечего, как воздушному шарику нечего делать среди дикобразов.

Нет, лучше бы Жека посоветовал себе молодому что-то на другие, общие темы. Что если появляются какие-то в жизни возможности, хотя бы и скромные, то надо пробовать, пытаться, не откладывать — и не думать, что всего этого будет ещё полно. Может, и не будет. А если будет, то всё равно уже не так, а по-другому. И ещё — что с женщинами надо себя вести смелее, активнее и иногда циничнее. И что в мороз нужно всегда пододевать тёплые подштанники.

А, ладно, подумал Жека. К чему тут все эти рассуждения и вся эта рефлексия и метафизика. Не для этого же я здесь. Я здесь больше для того, чтобы бам, трам и хэй-хээээй!

Ведь правильно же, да? Ну вот.

И бам, трам и хэй-хэй скоро начались — даже раньше, чем Жека мог себе предположить.

Глава 19

В этот раз Лямкин оказался на месте. Жекиному звонку он если и удивился, то вида не подал.

— Помидор? — переспросил он. — Знаю, конечно. А что, ты с ним как-то пересёкся?

Он послушал Жекино подготовленное враньё: мол, пересёкся не сам, а институтский товарищ, а Жека просто наводит справки.

— Не повезло твоему товарищу, — хмыкнул