Царская дорога - Дмитрий Чайка

на хребте поначалу не на шутку испугали Рапану своим непривычным видом. Но вкус у них оказался превосходным, и он решил нагрузить обе гаулы соленой рыбой и оловом, которое шло сюда из Колхиды и Синдики.

— Рыбу возьму, — сказал Рапану. — Вон ту, с длинными носами. Солью заплачу.

— Чего? — с недоумением уставился на него купец, который сразу перестал быть угодливым, а напротив, смотрел теперь даже с некоторой брезгливостью. — Иди, почтенный, иди! Не мешай торговать уважаемым людям.

— Да как же! — Рапану совершенно растерялся. — Соль же… А у вас рыба же… Как без соли?

— Не нужна! — отрезал купец из Тавриды. — У нас тут ее столько, что самим девать некуда. Могу тебе самому ее продать.

— А почем отдашь? — прикусил губу Рапану, который был рад без памяти, что соль в его трюмах занимала едва ли седьмую часть. — Есть железные ножи, серпы, наконечники для сох и копий, шерстяное полотно, оливковое масло, ячменя немного…

— Так что же ты сразу не сказал! — всплеснул руками ссыльный троянец, окатив Рапану волнами внезапно проснувшейся любви. — Тебе какую соль?

— Как какую? — окончательно растерялся Рапану. — Ну, соль мне… Соль, она и есть соль… Она у вас что, разная?

— Есть соль грязная, из воды выпаренная, — начал свой рассказ купец. — Есть соль чистая, из шахты. Мы ее кусками рубим. А есть соль розовая, из далеких озер. Во! Смотри!

И купец достал из сумы мешочек, откуда высыпал на ладонь до боли знакомые кристаллики, только почему-то нежно-розового цвета. Рапану лизнул указательный палец и недоверчиво попробовал.

— Соль! — удивленно сказал он.

— Конечно, соль, — не менее удивленно посмотрел на него купец. — Я же тебе только что это сказал. Ты забыл?

— Беру, — решительно произнес Рапану. — Если хорошую цену дашь, целый корабль соли возьму. И этой розовой тоже.

— Этой соли немного, два мешка всего, — с сожалением протянул купец. — И дорогая она. Втрое от обычной цены будет. Мы ее издалека везем.

— Беру, — решительно кивнул Рапану. — Все, что есть беру.

— Ну, почтенный, — потер руки местный тамкар. — Давай теперь за твой товар переговорим. Я сегодня выспался хорошо. Готов до утра торговаться.

— Давай! — ноздри Рапану хищно затрепетали, а к ушам прилила кровь, словно у мечника на поле боя. — Гермес мне свидетель! Я тебя раздену, почтенный. Ты мне эту соль бесплатно отдашь!

— Не дождешься! — азартно поддержал его тамкар, который тоже соскучился по хорошей торговле.

Великие боги! — думал Рапану, наливаясь веселым куражом. — Вот ведь оно, истинное счастье! Полмира проплыть, привезти соль туда, где она под ногами валяется, а потом настоящее сокровище найти. Мне ведь государь про эту икру раз сто говорил. А розовую соль я по весу в серебре продавать буду. Купцы наши с эвпатридами скороспелыми с жиру бесятся уже, не знают, как еще перед людьми свое богатство показать. Ну, так радуйтесь! Теперь у меня для вас, благородные, розовая соль есть. Все завистники слюной захлебнутся.

— Да что же это я теряюсь! — шепнул Рапану едва слышно. — Засиделся я в кабинете своем, мхом покрылся, как старый пень. Совсем голова работать перестала. Я же эту соль еще и в Египет продам. По весу в золоте. Царица Нейт-Амон мне весьма благоволит. Она моей второй жене до сих пор за проигрыш в карты должна. Вот пусть и отрабатывает… Ах да! Когда обратно пойдем, не забыть бы в море между Проливами одну бухточку осмотреть, да повнимательней. Страсть, до чего удобная бухта, на рог похожая. Царские дороги, они ведь не только по суше идут. Нам, купцам, где-то нужно есть, спать и корабли чинить. Вот бы там город поставить! Ведь тому месту цены нет.

Глава 17

Год 6 от основания храма. Месяц второй, называемый Дивойо Омарио, богу Диво, дождь приносящему, посвященный. Февраль 1170 года до н.э. Энгоми.

За месяцы моего отсутствия в Энгоми многое изменилось. Даже в нашей собственной столовой стены радуют свежими барельефами. Креуса решила, что роспись по штукатурке — это слишком банально, а потому к моему приезду немалое помещение облицевали плитами из алебастра, изрезанными невероятными по красоте картинами. Все же крутой поворот сделала история, потому как ничего подобного я не помню ни в одной культуре. Какая-то странная смесь египетского канона с эллинистическим реализмом. Мастера-камнерезы, лишенные пут, начали творить. А поскольку, покинув родную землю, каждый египтянин становится «живым мертвым», то и намертво вколоченные скрепы начинают давать трещину. По крайней мере, вот та женщина, срывающая гранат с ветки, невероятно хороша. И она просто вылитая Креуса.

Мы завтракаем всей семьей, ее малым составом. Царевны Лисианасса и Поликсена живут в своих домах, они завтракают у себя. Длинный стол резного кедра застелен расшитой льняной скатертью, каковая, с высокой долей вероятности, в этом мире есть только у меня. Посуда у нас из серебра, чай не торжественный прием, сегодня по-простому все. В центре стола стоит самовар, исходящий духмяным ароматом чабреца и еще кучи трав, названия которых я не знаю. Рядом с ним — мед и плюшки. Но сегодня мне не до выпечки. Сегодня я абсолютно счастлив. Сбылась мечта идиота!

Свежий хлеб, свежее масло и черная икра. Вот это жизнь! Только это и примиряет меня с той на редкость дерьмовой погодой, что сейчас стоит на улице. Там моросит мелкий, противный дождик, а с моря дует холодный ветер, пробирая ледяными порывами до самых костей. Но здесь хорошо! Горка бутербродов, стоящая передо мной, тает с немыслимой скоростью. Так я сегодня завтракаю, оглашая столовую восторженным мычанием. Впрочем, в этой комнате моих восторгов больше никто не разделяет. Сливочное масло в нашем климате — штука довольно спорная, его просто хранить негде, и поэтому оно тут вообще не в ходу. Да и плошка с икрой, стоявшая посреди стола, не вызвала у моих домашних ни малейшего энтузиазма. Креуса попробовала ее десертной ложечкой, но, как женщина воспитанная, ничего не сказала. Клеопатра скривилась, как будто съела лимон, а полуторагодовалая Береника, которая поначалу жадно тянула руки к неведомому лакомству, попросту выплюнула его прямо на стол. После этого Кассандра, сидевшая рядом с племянницами, и вовсе пробовать ничего не стала, переключившись на выпечку.

— Ничего-то вы не понимаете, женщины! —