Царская дорога - Дмитрий Чайка

пятый от основания Храма. Месяц десятый, Гефестион, богу-кузнецу посвященный. Иберия.

Феано с блаженной улыбкой на лице опускала руки в горшок с просом и никак не могла остановиться. Еще немного, и она умылась бы зерном этим. Тимофей стоял рядом и в глубокой задумчивости теребил пояс. За последние месяцы он открыл для себя много нового. Оказывается, жизнь царя — это не только пирушки и власть, но и бесконечные дрязги людей, которые могли прийти к нему даже ночью и потребовать справедливого суда. А еще он, оказывается, должен не только получать с подданных, но и что-то давать им взамен. Он благодарил богов за жену, которая умела читать, писать, и несколько лет прожила в самом Энгоми, напитавшись неведомыми ему знаниями. Бывший наемник, который дураком отнюдь не был, понимал, что не будь этой женщины, он только и делал бы, что воевал с теми, кто прямо сейчас смотрит на него щенячьи преданными глазами.

Захолустная знать захолустного царства сидела на лавках вдоль стен, из кирпича которых кое-где торчала солома. Грубые рубахи из козьей шерсти и крапивы подпоясаны кожаными ремнями с массивными пряжками. Шеи их украшают бусы из раковин и медные обручи. Почтенные мужи в нетерпении переминаются босыми ногами. Натруженные руки передают друг другу железный серп, который был пока в единственном экземпляре. Серп испытали на последней жатве, и показал он себя выше всяких похвал. Уважаемые люди теперь спали и видели, как бы заполучить себе такое богатство.

— Все по слову твоему вышло, царица, — сказали старейшины окрестных деревень, когда Феано отдала назад горшок с просом и важно выпрямила спину. — С урожаем мы. Открой, что боги тебе еще шепчут?

— Боги шепчут мне, почтенные, — с достоинством произнесла Феано, — что все поля нужно на четыре очереди разделить. Год сажаем ячмень, год просо, год бобы, а на год земле отдых дать нужно, и скот на ней пасти. Так на Кипре делают, и там уже позабыли про голод. Великая Мать благословляет урожаи царя царей.

— Я если не уродит ячмень? — почесали головы старейшины. — Вот зальет его зимними дождями и размоет поле. Тогда как быть? Пустовать земле?

— Тогда тут же просо высаживать, — не задумываясь, ответила Феано. Она много раз присутствовала на заседаниях Царского совета, где отчитывался диойкет. — Сразу же, пока зимняя влага в земле есть. А после жатвы под пар ту землю пустить. Пусть козы и овцы пасутся, удобряют ее. Полю после такого отдыхать нужно. Великая Мать разгневается, если землю без конца сохой терзать.

— Четыре разных поля, значит, — задумались старейшины. — Непривычно, конечно, но все сделаем, как скажешь. У нас два поля всегда было, но против воли богини не пойдем. Да и вернее будет одновременно ячмень, просо и бобы растить. Если что-то одно не уродит, то другим спасемся.

— Тогда так и делайте! — подвел под разговором черту Тимофей, которому все это изрядно надоело. Он в сельском хозяйстве понимал чуть меньше, чем в вязании шерстяных носков. Царь и раньше это занятие всей душой ненавидел, так за годы скитаний по миру еще и прочно позабыл все, чему учил его отец.

С оживленным гулом старейшины встали со скамей и покинули комнатку, которая служила мегароном царственной чете, а Тимофей взял в руки лицо Феано и посмотрел ей в глаза.

— Да что бы я делал без тебя, жена!

— Разбойничал бы, пока не убили! — усмехнулась Феано и обеспокоенно повернула голову. — Ой! Пифагор проснулся. Пойду я, покормить его надо.

Пифагор, «Возвещенный пифией». Так назвала она сына, вспомнив, кто предсказал ей встречу с будущим мужем. Мальчишка все это время преспокойно спал в соседней комнатушке. Его люлька стояла рядом с дощатым ложем родителей, занимая почти все оставшееся в спальне пространство.

Тимофей выпрямился во весь свой немалый рост и поморщился, когда макушка коснулась потолка. Даже на его непритязательный вкус новый дворец — просто лачуга. Он никогда не забудет глаз жены, когда она впервые переступила порог этого холостяцкого логова. Тогда на голых кирпичных стенах висело оружие, а на дощатом столе засохли липкие лужи вина. К чести Феано, она даже слова не сказала за все это время, хотя ее собственный дом в Энгоми не шел ни в какое сравнение с этой дырой.

— Ничего, обживемся. Весной строиться начну, — буркнул Тимофей себе под нос, но от чуткого уха жены это не укрылось. Да и сложно тут укрыться. Феано была от него шагах в семи, не больше. Она легла на бок, положив рядом сына, который все еще требовал грудь.

— Я тебе скажу, муж мой, что нужно построить, — крикнула она в открытую дверь. — И не приведи боги, если там не будет купальни. Я тебя прирежу ночью.

— Купальня! Ишь, чего удумала! — угрюмо засопел Тимофей. — Да где я тебе возьму столько? Купцов-то еще нет. С кого взять?

— Ну, даже не знаю, — пожала плечами Феано. — Я свою работу делаю, а ты делай свою. Позвал замуж женщину из хорошей семьи, так не жалуйся теперь. Мне без купальни никак нельзя. Если купцов нет, ограбь кого-нибудь.

— Да вроде только что ограбил, кого смог, — почесал Тимофей курчавый затылок. — Надо как-нибудь до олова добраться. Царь Эней сказал, где-то на севере оно, в горах. Олово, серебро и свинец. А еще много серебра на востоке, если вдоль берега моря пойти. На север схожу, все ближе, да и места знакомые. Я те горы своими глазами видел.

— Пойду на двор, — сказала Феано, передав ребенка подошедшей служанке. — Надо Великой Матери жертвы принести за новый урожай.

— Храм! — ударил себя по лбу Тимофей. — Нужен свой Храм! Тогда моя власть крепка будет. Великие боги! Да где мне сразу взять столько серебра?

— Люди овец стригут, — повернулась к нему Феано, которая почти что вышла из комнаты. — Выкупи у крестьян шерсть и отправь в Энгоми. Оттуда груз железных серпов и лемехов притащи. Вдоль ливийского берега даже зимой добраться можно, если с опаской идти. Царица Креуса купит все, что привезешь. У нее, стервы, столько ткани рабыни выдают, что она уже не знает, куда золото складывать. Ты же видел, сколько она мне подарила на свадьбу? Придушила бы гадину!

— Угу, — задумался Тимофей. И впрямь, кожи и шерсть тут были дешевы, зато все