Человек за бортом - София Цой

так волшебно, что от пошитого из нее платья, должно быть, и вовсе будет взгляда не отвести. В руках Леа сверкали туфельки с атласными лентами для завязывания вокруг щиколоток.

Элиот подсел ко мне и взял за руку.

– В начале встречи с нами немного побудут родители. Я бы все-таки хотел, чтобы вы увиделись и поговорили в спокойной обстановке. Последние несколько дней были чересчур тяжелыми, да и я не планировал, что ваше знакомство произойдет вот так. Конечно, я ни в коем случае не настаиваю на этом и уважаю твой выбор, но я подумал, что в платье ты произвела бы на родителей более сильное впечатление, чем в костюме. Я понимаю, что костюм для тебя не просто одежда, а еще и высказывание.

– Твои родители – не из тех людей, кто любит, когда говорят без их разрешения.

Элиот виновато склонил голову.

– Прости их, это сложно изменить.

– Всё в порядке.

– Не возражаешь ли ты, Софи? – Он заглянул мне в глаза.

Я повернулась к Леа. Та кивнула на ткань в руках Луиз и произнесла одними губами: «Выбирайте платье». И я согласилась. Следующие два дня, помогая Винсенте со сборами, я не могла перестать представлять, как буду выглядеть в этом платье.

Утром субботы мы выдвинулись в сторону замка Шамбор. Я видела старинные двери высотой в шесть метров, торжественный полумрак холла, призрачные стрельчатые своды и пол в черно-белом мраморе, как на картинах Вермеера. На мои нынешние впечатления накладывались тонкой полупрозрачной калькой воспоминания со дня рождения Элиота, когда я впервые побывала здесь.

В тот день Ос и Винни вошли первыми, отдали прислуге верхнюю одежду и буднично, без эмоций прошли вперед, к арочному своду, оживленному хвойной рождественской композицией. Только Найджел – Господи, родная душа, – врос в пол в таком же потрясении, что и я, с запрокинутой головой. Вскоре у нас заболели шеи. Нос щекотал запах старины, как бывает в музеях. Найджел, помню, пробормотал: «Если сейчас откуда-нибудь выйдет королева Виктория, я не удивлюсь».

«Ты о моей маме? Ей бы понравилось, что ты называешь ее королевой», – прозвучало сбоку, и я перевела взгляд с потолка на говорящего. Словно восточный рыцарь, Элиот стоял в белом японском халате с рисунком из голубых сосновых веток по подолу и рукавам. Такой фасон подчеркивал широкие плечи и атлетичную талию, вытягивал вверх силуэт. Гладкие темные волосы поддерживала в высоком пучке перламутровая палочка. В тот момент я поняла, что, если этот мужчина прямо сейчас скажет: «Я желаю обладать вами», я отвечу: «Я позволяю». Или даже так: «Я прошу».

«Мадемуазель Софи Мельес? – улыбнулся он и наклонился, чтобы взять мою руку. – Очень приятно, я Элиот Ричмонд. Чувствуйте себя как дома». В ответ я пробормотала что-то неразборчивое. Меня окутал его томный аромат. Он пах как мягкий полумрак, что скрывал огромные морские гобелены на стенах, как старинная книга, как дубовый стол и как судьба. Ладно, последнее я придумала. Отрезвило меня только то, что Элиот всего лишь пожал мне руку, тогда как остальных поприветствовал более тепло.

Но теперь Элиот обнимал меня. С завязанными глазами я шла по анфиладе просторных холлов. Стук наших каблуков, смех и шепот отзывались протяжным эхом. В одной из комнат, где чувствовалось тепло и слышалось потрескивание дров в камине, Элиот запечатлел на моем лбу поцелуй.

– Снимешь свой костюм, ладно?

Я ахнула и стукнула его по руке:

– Ах вот зачем ты завязал мне глаза! Тогда помоги расстегнуть его, бесстыдник!

– Милая, мы тут не одни, – почти шепотом произнес Элиот, едва сдерживая смех. – Я хочу, чтобы ты примерила кое-что другое.

Улыбку с моего лица смыло, будто в меня плеснули ледяной водой. Щеки и скулы под лентой запылали. Какой позор! Элиот притянул меня к себе за подбородок. Его губы прильнули к моим, пальцы скользнули от щеки к шее и ключице… А потом он просто пожелал мне хорошей примерки и исчез, велев камеристкам не развязывать мне глаза до прихода визажистов, а после прикрыть платье шалью, чтобы я не увидела его раньше времени.

Под руками визажистки мое лицо в зеркале становилось бледнее, красивее, но что-то давило в груди, будто хотелось заплакать. Завернутая в шаль, я пыталась по ощущениям понять, что под ней: переливчатый атлас с пышным подъюбником окутывал ноги, бока обнимал жесткий корсет, нежная ткань покрывала руки и открывала плечи. Как это будет выглядеть? Не потеряю ли я себя?

– Все готово, мадемуазель, – объявила дама средних лет, помогла мне встать и бережно сняла шаль.

Кремово-белый шелковый лиф обнажал шею, ключицы, низко открывал декольте. Рукава-крылья струились до пола. Корсет утягивал талию, а пышная длинная юбка заставляла ее казаться еще тоньше. Пальцами, унизанными сверкающими перстнями, я коснулась широкого округлого колье. В груди под ним зарождался плач, тоска по печальной девушке в синем костюме, какой я себя знала.

– Я ожидал, что ты будешь в нем прекрасна, но даже подумать не мог, что настолько, Софи, – послышался позади голос Элиота.

Зачарованный, он стоял в дверях, а потом направился ко мне и обошел вокруг. С собранными на затылке волосами, в белой сорочке под иссиня-черным фраком и в бордовом галстуке он выглядел так же элегантно, как в первую нашу встречу. Он смотрел на меня, будто видел впервые, а затем приник губами к моей руке.

– Тебе нравится? – спросил он обеспокоенно, коснувшись моей щеки. – Выглядишь грустной. Всё в порядке?

Я кивнула и попыталась улыбнуться, но внезапно в носу защекотало, а глаза наполнились влагой. Элиот тут же выхватил из нагрудного кармана аккуратно сложенный носовой платок и приложил уголком к моим глазам.

– Что такое?

– Ничего, – прошептала я, часто моргая. – Просто… много мыслей.

– Ну, в этом я не сомневаюсь. – Он улыбнулся и подул мне на веки. – Что за мысли такие?

– Не хочу тебе говорить. Вернее, не знаю, как это сказать.

Он чмокнул меня в нос.

– Ты думала о нас? Или, может, о себе?

– Да, наверное, – согласилась я. – Сначала вспомнила себя в костюме и подумала, что теряю себя, надев это платье. Потом решила, что неуверенность заметна даже в красивой одежде. Затем мне стало стыдно за то, что я так одета. Что я для этого сделала? Чем заслужила? Ничем… А сейчас вот думаю… Ведь легко мужчине любить, когда женщина такая красивая… Но будет ли он любить ненакрашенную, растрепанную, плохо одетую? Какой-то злой голос говорит мне, что нет, – усмехнулась я, поднимая на Элиота глаза.

На его лице изобразилось смятение, даже растерянность. Он заторможенно моргнул. Затем взял мои ладони и приложил к своим щекам. Щеки у него горели.

– Буду ли я любить тебя, если ты будешь не накрашена, растрепана, плохо одета? Конечно, буду. Я же тебе уже говорил… – Он растянул губы в грустной улыбке.

Я погладила его по щекам и прошептала:

– Спасибо.

– Другое дело, я часто думаю о том, полюбила бы ты меня, если я был бесполезен, слаб и нищ? Если бы у меня пропали эти деньги, дома, знатная фамилия?

– Конечно, – сказала я. – Ты ведь и без этого – ты.

– Я?

– Да.

Он задумчиво похлопал глазами.

– Часто я чувствую неуверенность, которой не имею права показать. Знаешь, что это за неуверенность? Вот ты – и в мятой домашней сорочке, и в синем костюме, и в этом бесподобном белом платье – всегда будешь собой. Ты полагаешься не на оболочку, которая охраняет твое сияющее ядро, а на само ядро. А я как будто полагаюсь на оболочку. Однако ядро без оболочки не перестанет жить, а вот оболочка без ядра – перестанет.

Он высвободился из моих ладоней и горько усмехнулся.

– Прости. Я не должен все эти тяжелые мысли перекладывать на тебя, на твои хрупкие плечи. – Элиот скользнул кончиками пальцев по моим ключицам и плечам.

Я обвила его руками, прижавшись к груди.

– Не извиняйся. Рассказывай все что хочешь. Я это очень ценю. Очень. И ты сильно заблуждаешься на свой счет.

– Спасибо, моя милая, – обнял он меня в ответ, и я впервые за долгое время почувствовала, что я, такая маленькая в таком большом мире, в безопасности.