Русь. Строительство империи 6 - Виктор Гросов

землю стояли или когда я их вел, тут не поспоришь. Но то был порыв, злость или страх в глазах. А мне нужна сила постоянная, как кулак сжатая, под единым началом, по одному закону живущая. Войско мне нужно. Настоящее войско Руси.

Илья Муромец, старый вояка — я ведь ему шанс дал вину службой загладить, — так он за это дело взялся с таким жаром, видно, что знает толк. Глаза у него загорелись, когда я ему задачу обрисовал: не просто собрать всех, кто меч держит, под одну руку, а слепить из них одно целое. Чтобы и новгородский торгаш, и киевский гридень, и ростовский мужик, и галицкий рубака, и этот, вчерашний туровец, — все стали одним — солдатом Руси.

Начал Илья с порядка. Устав ввел — строгий, без поблажек, кто ты там родом и какие у тебя былые заслуги. Подъем с зарей, учения до кровавого пота, караулы, оружие чтоб блестело, командиров — десятников, сотников, тысяцких — слушать беспрекословно. За пьянку на службе, за драку, за неповиновение — спрос короткий, от плетей до ямы. Раньше-то как? У каждого князя, у каждого воеводы — свои правила. А теперь — один закон на всех.

А вот с оружием-то заминка вышла… Я-то мечтал, чтобы все как один — с одинаковыми мечами, копьями, в броне ладной. Да где там! Железа и на деньги-то новые да на самострелы Степановы едва хватает, не то что клинки да кольчуги тысячами ковать. Да и привык мужик к своему оружию, что от деда досталось али в бою добыто, из рук не выпустит. Так что Илья тут по-умному пошел: главное, говорит, чтобы оружие в порядке было, чищено да смазано. А что кто с чем — потерпим пока. Так и выходили на учение: один в кожанке драной, другой кольчугой трофейной побрякивает, кто с мечом дедовским, скандинавским, тяжеленным, кто с сабелькой легкой, с печенега снятой, а большинство — с топорами да копьями, чем сподручнее. Самострельщики Степановы особняком держались, грозная сила, слов нет, только им и выучка особая нужна, и в ближнем бою прикрытие.

А самое-то веселое началось, когда Илья их вместе гонять стал — не просто на плацу топтаться, а в поле, маневры отрабатывать, как разным отрядам вместе действовать. Вот тут-то вся гнильца и полезла наружу. Новгородцы, привыкшие у себя порядок держать, что на ушкуях, что в торговле, — так они на этих «леших» из Мурома да Вятичей сверху вниз поглядывали, мол, деревенщина неотесанная. Киевляне себя гвардией столичной мнили, так с ростовцами, где каждый второй еще вчера за Сфендослава ходил, которого они же и били, — чуть не в драку лезли. Галичане Такшоня — те вообще сами по себе, гордые, диковатые. А эти новые, туровцы да владимирцы, — так и вовсе как не пришей кобыле хвост, на всех волком смотрят.

Илья их всех гонял — только пыль столбом. В один строй ставил, в учебном бою друг дружку прикрывать заставлял, из одного котла хлебать. Не орал он, нет. Голос у него низкий, будто медведь рычит, но скажет слово — спорить охота пропадает. Авторитет у него — ого-го! Старый воин, богатырь, про него еще до меня песни пели. Живая легенда, одним словом. Да и знали все — за ним я стою, Великий князь, и воля моя твердая. Это, конечно, помогало углы самые острые сгладить. Но напряжение-то никуда не делось. Так и висело в воздухе, будто гроза собирается. Слишком уж раны свежие были, да обиды старые, да гордость эта дурацкая — каждый за свой угол держится.

Понимал я — так оно и будет. Нельзя ж просто приказать: «Забудьте все, будьте братьями!» Единство — оно не приказом делается. Его выковать надо. Не только муштрой да уставом, а делом общим, кровью общей, что против одного врага пролита. Вот тогда может и забудут, кто откуда родом. Мысли все чаще на юг уносились, к Тмутаракани этой, к хазарам… Может, там, в походе дальнем, и родится оно, войско настоящее? А?

Но поход — он еще когда будет, а тут искрило прямо сейчас. И доискрилось. На учениях очередных. Стену брали условную — вал на краю поля насыпали. Двумя волнами шли: впереди тяжелые, щитами укрылись, топоры наготове, за ними лучники да самострельщики огнем поливают. Ну и вот, в первой волне, лезут на этот вал плечом к плечу мужики из разных земель. И там, на самом гребне, в горячке-то учебной, что-то и стряслось. То ли пихнул кто кого неловко, то ли словцом обидным припечатал. Мгновение — и уже двое по земле катаются, кулаками машут, про учение забыли. Один — детина здоровый, бородатый, из муромских, что недавно подошли. Второй — ростовец хмурый, из тех, кто раньше под Сфендославом ходил, а как того не стало — ко мне переметнулся.

Я с холма смотрел, рядом с Ильей. Как увидел драку — старый вояка аж крякнул, рявкнуть хотел. Я его рукой придержал — погоди, мол, посмотрим, чем кончится. Десятники, сотники подскочили, разнять пытаются — куда там! Те уже в раж вошли, муромец что-то про «предательскую гниду» рычит, ростовец про «лапотника» огрызается. А вокруг уже толпа собирается, кто своих подзуживает, кто просто зенки пялит. Запахло дракой большой, стенка на стенку. Вот они, обиды старые, гордость дурацкая, нелюбовь к чужакам — все наружу полезло. Вот тебе и цена единства… Точнее, отсутствия его. Прямо на глазах войско мое по швам трещать начало, не успев толком и собраться.

Ну все, хватит! Это уже не учение, а какой-то базарный балаган, вот-вот в мордобой перерастет. Стерпеть такое — значит слабину показать, позволить им весь мой труд насмарку пустить.

— Илья! — рявкнул я так, что драчуны аж притихли. Старый воевода тут же своим махнул. Пара дюжих гридней из его охраны мигом раздернула муромца и ростовца, что вцепились друг дружке в бороды. Оба тяжело дышали, зыркали друг на друга зло, аж искры из глаз летели. Толпа вокруг замерла, все уставились на меня.

Я медленно сошел с холма. Молча прошел сквозь расступившихся воинов. В кругу стояли эти двое, «герои дня» — грязные, растрепанные, кулаки в крови.

— Как звать? — коротко бросил я Илье.

— Муромский — Кузьма, из ополчения. Ростовец — Фрол, из Сфендославовых бывших, — отрапортовал бывший воевода.

— Обоим — по двадцать плетей. Здесь. Сейчас. Перед строем. Зачинщикам — по тридцать. Кто первый начал?

Воины переглядывались.