Инженер Петра Великого 7 - Виктор Гросов

Затаив дыхание, я смотрел вниз. Секунда. Две. Три. Мне уже показалось, что запал дал осечку, когда тишину разорвала беззвучная вспышка. Прямо над шатром визиря, почти в его центре, распустился ослепительный, нестерпимо-белый цветок. И следом еще. Когда вспышка расцвела над центральным куполом, я и сам не поверил своему везению. Ударная волна, словно невидимая рука, смахнула с земли десятки шатров и погасила сотни костров. Затем, с секундным опозданием, донесся глухой, утробный гул, от которого дрогнула гондола.

Получилось. Точно в цель. Мозг вражеской армии был уничтожен, центр управления превратился в выжженное, хаотичное пепелище. Внизу, должно быть, ад. А здесь, наверху, — тишина и холод. Странное чувство.

Воодушевление от успеха придало сил. «Катрина» продолжала свой медленный дрейф ко второй цели — темному, зловещему прямоугольнику порохового склада. В лагере началась суматоха: крики, беготня. Они еще не поняли, откуда пришла кара, наверняка списывая все на божественный гнев. У меня оставалось мало времени. Я с неудовольствием заметил, что курс чуть сместился в сторону. Я могу и не попасть в пороховой склад.

Мне казалось, что вся армия, все стотыщ турков сейчас смотрят на меня. Но вроде пронесло. Да и кто будет пялится в небо, когда взрыв-то на земле был?

Когда настало время, наклонившись ко второму бочонку, я взялся за механизм чеки, чтобы повторить процедуру, — и тут же нащупал неладное. Деревянная трубка воспламенителя перекосилась и сидела в гнезде криво. Попытка выдернуть ее провалилась. Удар рукоятью ножа — еще один — ничего не дал. Механизм сидел мертво. Попробовал поддеть острием — лишь содрал щепки. Проклятая сырость, проклятая спешка! Тщательно откалиброванный механизм превратился в бесполезный кусок дерева.

А тем временем темное пятно склада уже проплывало подо мной. Шанс уходил. Каждая секунда промедления — десятки метров, превращающие верное попадание в гарантированный промах. Взгляд метнулся вниз. После первого взрыва у склада началось какое-то движение: возможно, турки пытались рассредоточить запасы. Если не ударить сейчас, потом будет поздно. Они меня не видели.

Мысль пришла мгновенно. Выхватив фитиль, который хранился на гондоле в небольшом ящике с оружием, я поднес его к горелке и поджег. После, я наклонился над бочонком. Времени отвязывать чеку уже не было. Одним движением ножа я перерезал удерживающие веревки, а второй рукой, обжигая пальцы, поднес фитиль к короткому, торчащему из бочонка бикфордову шнуру.

Огонек жадно вцепился в просмоленную нить. Я со всей силы отшвырнул бочонок от себя.

Горящий бикфордов шнур стал идеальным ориентиром в темноте. Падая, он оставлял тонкий огненный след — указующий перст, нацеленный прямо на меня. Внизу, в турецком лагере, хаос мгновенно обрел вектор. Сотни глаз устремились вверх. Они меня увидели.

И через несколько секунд открыли огонь.

Небо вокруг гондолы прошили сотни огненных ос. Беспорядочный, панический, но оттого не менее смертоносный огонь из десятков мушкетов. Пули щелкали, проходя в нескольких метрах, глухо ударяли в плетеные борта.

А внизу раздался второй взрыв. Но это был уже не триумф. Из-за задержки и ручного подрыва, я промахнулся. Да и маршрут сместился. Бомба легла у самого края склада. На воздух взлетели несколько сторожевых вышек и часть земляного вала. Удар был мощным, но цепной реакции не последовало. Когда дым рассеялся, темное пятно склада осталось на своем месте, лишь слегка подпаленное с одного бока. Кто-то из коллег Дюпре поработал на славу: порох хранился в раздельных, углубленных в землю и обвалованных погребах. Мой удар лишь сковырнул верхушку айсберга.

Удар получился сильным, но мимо. А цена за него оказалась чудовищной. Я раскрыл себя и стал мишенью.

Инстинкт выживания взял верх. Единственная мысль, стучавшая в висках набатом, была до примитивности проста: вверх. Уйти из зоны обстрела, подняться туда, куда не достанет мушкетная пуля, раствориться в спасительной черноте. Рука сама до упора дернула на себя рычаг горелки.

«Сердце Дракона», работавшее в щадящем, импульсном режиме, взревело. Система, собранная на скорую руку в пыльном амбаре Ясс, не была рассчитана на такие пиковые, запредельные нагрузки. Я требовал от нее невозможного, и она ответила.

Сначала — резкий, вибрирующий гул, от которого задрожала вся гондола. Затем — сухой, щелкающий треск, похожий на звук ломающейся кости. Удар в лицо струи горячего, маслянистого пара с едким запахом спирта не оставил сомнений: лопнул топливопровод. Одна из медных трубок, наспех припаянных местными мастерами, не выдержала давления и вибрации.

Горючая смесь — густой коктейль из спирта и животного жира — хлестнула прямо на раскаленный докрасна кожух горелки. К счастью, открытое пространство под куполом не дало парам скопиться для объемного взрыва. Произошло нечто не менее фатальное: мощное, неконтролируемое возгорание. Вся горелка мгновенно превратилась в ревущий, чадящий костер, изрыгающий клубы жирного черного дыма. Схватив тяжелую кошму, единственное, что было под рукой, я попытался не затушить — бессмысленно — а перекрыть лопнувшую трубку, зажать рану. Обжигая руки сквозь грубую ткань, я вжимал ее в место утечки, но напор был слишком силен. Пропитавшись горючим, кошма тут же вспыхнула, и я отшвырнул ее прочь. Тогда я и замер. Бесполезно. Абсолютно. Машина умирала на моих глазах, и я ничего не мог поделать. Оставалось только смотреть. И думать.

Управление было потеряно. Полностью. Теперь я пассажир на борту неуправляемого, горящего факела. Подстегнутая адским пламенем, подъемная сила стала неконтролируемой. «Катрина» рванулась вверх с яростью подбитого зверя. Земля стремительно уходила вниз, огоньки турецкого лагеря превращались в крошечные, далекие искорки. Я уходил из зоны обстрела — единственное что радовало.

Огонь добрался до оболочки. Затрещала пропитанная казеиновым клеем ткань. Сначала одна дыра, потом другая — нижняя часть моего небесного корабля занялась огнем. Через образовавшиеся прорехи с шипением стал вырываться драгоценный горячий воздух. Подъем сменился резким, проваливающимся рывком вниз.

Рано радовался.

Шар перешел в быстрое, неконтролируемое снижение. Цепляясь за борт, я смотрел, как земля несется мне навстречу. Страха не было. Какой-то фатализм. Зачем-то мозг начал иронизировать. Проект «Вознесение» не пережил первого полета. И «Катрина» сгорает в первом же полете. Мои летательные аппараты, похоже, обладали фатальной склонностью к саморазрушению. Великий конструктор, мать его.

Падая, я видел, как внизу организуется погоня. Огонь, пожиравший мою гондолу, превратил меня в идеальный ориентир, в падающую звезду, указывающую путь. Отряд турецкой кавалерии, человек пятьдесят, не меньше, несся во весь опор к месту моего предполагаемого «приземления». Их факелы плясали в темноте, как стая голодных огненных волков, спешащих на пир.

Сама гондола не пострадала от огня, в отличие от купола. Но это