Космонавт. Том 2 - Феликс Кресс

Пот лил с меня градом. Мышцы горели. Но я понимал насколько важны эти упражнения. Рядом занимались ребята из других групп: одни отрабатывали старты на коротких дистанциях, другие качали пресс на матах, третьи подтягивались на перекладине. Зал жил своей напряженной, но дисциплинированной жизнью.

Ровно в 19:00 капитан Гаджиев дал команду:

— Всем построиться! На сегодня всё. Молодцы, выложились на славу. Завтра — утренняя зарядка по плану, вечером — кросс восемь километров в равномерном темпе. После тренировки всем отправиться на медосмотр! Разойдись!

Мокрые, уставшие, но с чувством выполненного долга, мы потянулись к выходу. По пути в душевую меня нагнал Петров:

— Молодец, Серёга? Стабилен, как хронометр. Даже Гаджиев тебя в пример ставил. А это редкость.

— Практика, — пожал я плечами, чувствуя приятную усталость в мышцах. — Капитан дело говорит, главное — распределить силы. А ты как?

— Выжил, — усмехнулся Петров. — Хотя после тех интервалов думал, легкие выплюну. Но надо терпеть. За взвод бежим.

— Надо, Федя, надо… — пробормотал я.

— Что? — переспросил Петров.

— Не, ничего, — махнул я рукой. — Не бери в голову — мысли вслух.

В душевой нас ждал еще один ритуал. Ледяная вода из крана бодрила не хуже ныряний в прорубь. Быстро обмывшись и переодевшись в сухое белье и форму (на вечер еще были дела), мы направились в санчасть. Медосмотр после интенсивной тренировки был обязателен.

В медпункте дежурил военфельдшер Сорокин — сухощавый мужчина невысокого роста, очень подвижный и с внимательным взглядом опытного медика. Он методично и основательно проверял каждого из нас. Измерял пульс и давление до и после небольшой нагрузки (несколько приседаний), слушал легкие, спрашивал о самочувствии, осматривал суставы на предмет припухлости.

— Громов, — позвал он меня. — Пульс в покое… 82. После нагрузки — 118. Через две минуты — 90. Норма. Давление 120 на 80. Дыши ровно… Легкие чистые. Ноги? Колени не болят? Стопы?

— В порядке, товарищ военфельдшер, — доложил я. — Усталость есть, но без боли и отёков.

— Хорошо, — кивнул Сорокин, записывая данные. — Вижу, нагрузку держишь грамотно, но немного перегрузил левую ногу, — он опытным взглядом отметил едва заметную разницу в тонусе мышц. — На ночь сделай самомассаж икр и бедер, больше внимания левой. И мазь не забудь растереть. Следующий!

Выйдя из санчасти, я направился в расположение. После вечерней поверки и чтения приказов наступил долгожданный отбой. Я выполнил наказ фельдшера: тщательно растер левую икру и бедро разогревающей мазью, сделал самомассаж, ощущая, как уходит излишнее напряжение. И только после этого лёг спать. Сон накрыл меня, как тяжелая шинель.

Утро началось с резкого сигнала подъема. Зарядка на морозном плацу, умывание, завтрак в столовой и после утреннего развода, где огласили наряды и замечания, я подошел к дежурному по роте.

— Товарищ старшина-дежурный! Курсант Громов С. В. Имею увольнительную в город, согласованную с командиром батальона. Разрешите получить бланк и отметиться в журнале.

Это разрешение на выход в город мы с Кольцовым брали давно. Планировали сходить посмотреть игру местной футбольной команды, но… Не срослось из-за травмы Андрея. И раз увольнительная есть, я решил сходить за билетами. Не пропадать же добру.

Старшина оказался человеком педантичным. Он дотошно сверил мою фамилию со списком в журнале увольняемых, сверил даты с моим рапортом, на котором стояла резолюция майора Ковалёва, и только после этого протянул бланк увольнительной записки — небольшой листок с гербом СССР и графами для заполнения. Я аккуратно вписал чернильной ручкой:

«Курсанту 3 учебного взвода Громову С. В. разрешается отлучиться из расположения училища в г. Волгоград с 09:00 до 14:00 27 февраля 1965 года. Цель: решение личных вопросов. Возвратиться строго к указанному сроку. Командир батальона майор Ковалёв (подпись заверена печатью)».

Старшина проверил заполнение, поставил печать училища в углу и расписался в журнале учета увольняемых. Затем последовал обязательный инструктаж у замполита роты о поведении в городе, недопустимости посещения запрещенных мест и напоминание о чести мундира курсанта Качинского училища. И только после этого, надев парадно-выходную форму и проверив наличие увольнительной и денег, я вышел за КПП, предъявив документы часовому.

За воротами училища меня встретил прохладный ветер с Волги. Солнце сегодня припекало по-весеннему, отражаясь в лужах от подтаявшего снега. Пока шел к трамвайной остановке, мысли вертелись вокруг Катиного письма. Она писала, о планах сходить в театр с маминой подругой. До этого момента мы с ней о театре не говорили, а раз ей такое по душе, я решил взять и нам с Катей билеты.

Добравшись трамваем до центра, я направился к зданию Волгоградского драматического театра им. М. Горького. Оно, как и весь восставший из руин город, несло отпечаток недавней войны — монументальный сталинский ампир, строгие колонны, но с какой-то новой, послевоенной сдержанностью в отделке. Большие афишные тумбы у входа пестрели названиями постановок и, конечно же, крупными буквами выделялась «Трехгрошовая опера». Б. Брехт.

Я осмотрелся — подходы к кассам были оживленными. Именно у одной из касс я и застал не самую приятную сцену.

Молодая женщина, лет двадцати пяти, в аккуратном коричневом пальто и платочке, сжимала в руке театральные билеты. Ее глаза блестели от непролитых слез, голос дрожал:

— Пожалуйста, поймите… Непредвиденные обстоятельства… Мать в тяжелом состоянии, в Куйбышев срочно нужно ехать… Не до театра нам будет в эти дни… Возьмите билеты обратно, ну хоть часть денег…

Кассирша, женщина с усталым лицом, монотонно, словно заученную мантру, повторяла ей в ответ:

— Правила знаете, гражданка. За сутки до спектакля положено только 50% возврата. И то с заявлением. Меньше суток если и билет возврату не подлежат. Больничный лист или справку о смерти предоставьте и тогда поговорим. У вас что, справка есть? А Заявление?

— Да какая справка⁈ Какое заявление? — голос девушки сорвался на крик от отчаяния. — Я только вчера телеграмму получила! Сегодня же уезжать надо! Вы же можете понять! Неужели нельзя пойти навстречу⁈

— Понимаю, — ответила кассирша без тени сочувствия в голосе, — но правила есть правила. Не я их устанавливаю. Не мне их нарушать.

Женщина бессильно топнула ножкой, отвернулась, смахивая предательскую слезу. Видно было, что деньги, уплаченные за билеты (пятнадцать рублей — именно столько, как я позже узнал, они стоили) были для нее ощутимой суммой, и терять их впустую ей очень не хотелось. Женщина отошла от кассы, растерянно оглядываясь, не зная, что делать с ненужными теперь