Художник из 50х - Сим Симович

За окном проходили люди, спешащие домой с работы. Жизнь текла своим чередом, размеренно и спокойно. А он сидел в своей комнате, как в аквариуме, наблюдая за миром сквозь стекло.

Месяц назад его арестовали. Месяц назад чёрный воронок увёз его на Лубянку, где он чуть не расстался с жизнью. С тех пор соседи изменились — стали осторожнее, сдержаннее. Не то чтобы враждебно, но и близости прежней не было.

«Можно ли их винить?» — подумал художник, глядя на заходящее солнце.

Конечно, нельзя. В стране, где арест соседа может означать проблемы для всех остальных, осторожность — не трусость, а здравый смысл. Люди защищают себя и свои семьи единственным доступным способом — дистанцией.

Пётр Семёнович всё ещё здоровался, но уже не заходил на чай без приглашения. Марья Кузьминишна по-прежнему интересовалась его здоровьем, но разговоры стали короче, формальнее. Даже Нина, с которой у него были особые отношения, теперь держалась на расстоянии.

Гоги допил чай, снова потянулся к сигаретам и снова остановился. Курение не решит проблему одиночества, только добавит новую зависимость.

«А может, так и лучше?» — размышлял он, наблюдая за тенями на стене.

Близость с людьми означает ответственность за них. Если его снова арестуют, пострадать могут и те, кто рядом. Дистанция защищает не только его соседей, но и его самого — меньше привязанностей, меньше боли при расставании.

Но осадочек всё равно оставался. Человек — существо социальное, и даже понимая логику происходящего, он чувствовал горечь от изоляции.

Заварил второй чайник, налил в блюдце. Чай получился крепче, с лёгкой горчинкой. Подходящий для настроения.

За стенкой зазвучало радио — передавали сводку новостей. Привычные слова о трудовых успехах, международной обстановке, достижениях советской науки. Жизнь большой страны, частичкой которой он являлся, но от которой был отделён невидимой стеной.

«Художник всегда одинок», — подумал Гоги, вспоминая биографии великих живописцев.

Ван Гог умер в нищете и безвестности. Гоген бежал на Таити от цивилизации. Сезанн годами работал в одиночестве, не признанный современниками. Может, одиночество — неизбежная плата за право видеть мир по-своему?

Третий глоток чая принёс успокоение. Да, люди отдалились. Да, теперь он чаще остаётся наедине с собой. Но разве это так плохо? В одиночестве рождаются лучшие произведения, в тишине созревают самые глубокие мысли.

Рука в очередной раз потянулась к сигаретам, и в очередной раз он одернул себя. Если уж быть одному, то быть полностью — без костылей в виде никотина, алкоголя или других зависимостей.

Солнце село окончательно, за окном зажглись фонари. В комнате стало темно, но Гоги не спешил зажигать лампу. В полумраке думалось легче, образы возникали ярче.

«Конёк-Горбунок», — вспомнил он новое задание.

Сказка о простом парне, который становится царём. О восхождении из низов к вершинам власти. Очень советская тема, очень актуальная. И очень болезненная для того, кто сам оказался меж двух миров — ни простым человеком, ни настоящим художником при власти.

Допил чай до дна, поставил пустое блюдце на стол. Завтра начнёт работать над новыми иллюстрациями. А сегодня просто посидит в тишине, привыкая к своему новому статусу — человека, которого все знают, но с которым предпочитают не общаться.

И это тоже было своего рода свободой.

Глава 18

Утром Гоги разложил на столе чистые листы, словно полководец готовил план сражения. «Конёк-Горбунок» требовал особого подхода — яркого, сочного, способного с книжной страницы перекочевать на экран.

Первая иллюстрация — знакомство с героями. Взял кисть с ярко-синей краской и начал набрасывать небо над русским полем. Не обычное небо, а сказочное — с пухлыми облаками, переливающимися всеми оттенками от белого до розового. Небо из мультфильма, где каждое облачко имеет характер.

На переднем плане вырастала изба — не серая крестьянская хатка, а терем из русских сказок. Резные наличники играли красным и золотым, крыша отливала изумрудом. Стены — цвета спелой пшеницы, тёплые, уютные.

— Это должно радовать глаз, — пробормотал художник, смешивая краски.

У избы стоял Иван. Высокий, ладный парень в красной рубахе с золотой вышивкой. Лицо открытое, добродушное, но глаза смышлёные. Не дурак, а мудрец, прикидывающийся простачком. Волосы русые, кудрявые, как у былинного богатыря.

Братья получились контрастными — один в зелёной рубахе, статный и важный, второй в синей, поменьше ростом, но с хитрым взглядом. Оба красивые, но в их лицах читалась обычная человеческая зависть и жадность.

Гоги перешёл ко второй иллюстрации — поимка Конька-Горбунка. Здесь главным героем стала ночь, но не страшная, а волшебная. Луна висела огромным серебряным диском, звёзды рассыпались искрами по тёмно-синему бархату неба.

Поле под лунным светом переливалось, как море. Пшеничные колосья качались на ветру золотыми волнами. И среди этого великолепия — маленький Конёк-Горбунок. Не уродливый, как в классической сказке, а изящный, словно выточенный из драгоценного дерева. Грива развевается серебряными прядями, глаза горят мудростью веков.

— Он же волшебный, — рассуждал художник, прорисовывая детали. — Значит, и красота у него особенная.

Иван ловит коня не силой, а лаской. Протягивает руку с лукошком овса, улыбается. В его позе нет агрессии — только доброта и терпение.

Третья иллюстрация — во дворце царя. Здесь Гоги дал волю фантазии в духе русского терема. Палаты расписаны в стиле палехской миниатюры — золотые узоры на красном фоне, жар-птицы в облаках, богатыри на конях. Потолок поддерживают колонны в виде переплетённых дубов.

Царь восседал на троне из красного дерева, инкрустированном самоцветами. Корона на голове играла всеми цветами радуги. Лицо добродушное, но уставшее — власть тяжела даже для сказочного правителя.

Иван стоит перед троном в той же красной рубахе, но теперь она выглядит скромно на фоне царского великолепия. В руках держит перо жар-птицы — не обычное перо, а светящееся, источающее золотые искры.

Четвёртая иллюстрация — встреча с жар-птицей. Гоги изобразил её не птицей, а живым огнём в птичьем обличье. Крылья — языки пламени, хвост — снопы искр, голова увенчана короной из солнечных лучей. Она сидит на ветке яблони, плоды которой светятся, как фонарики.

Сад вокруг — сказочный рай. Деревья усыпаны золотыми и серебряными яблоками, цветы переливаются всеми цветами спектра. В воздухе порхают светлячки размером с воробьёв.

Иван подкрадывается к жар-птице с мешком в руках. Но даже в этой сцене нет напряжения — всё пронизано сказочной лёгкостью, как в лучших мультфильмах Диснея.