Лилит - Никки Мармери

в горах, окруженное со всех сторон крутыми утесами. Омывшись в Кастальском источнике, освеженная и очищенная, я прошла по лавровой аллее к святилищу.

Пифия сидела на высоком треножнике. Тонкая ткань ее мантии трепетала, взлетая высоко над головой в потоке дурманящих паров, поднимавшихся из впадины у ног прорицательницы.

Увидев меня, она рассмеялась хриплым и низким голосом, напоминающим карканье.

– Здравствуй, дочь небес! Но как мне называть тебя: смертной или божественной? – Из уголка ее рта капала слюна.

Я положила к ногам пифии ритуальную плату: треугольный пирог с сыром и травами.

– Зачем ты пришла в мой храм, бессмертная? Что желаешь ты узнать у матери доброго совета?

– Я ищу пророчицу, пифия. Где мне искать ее? Как я ее узнаю?

Пифия закрыла глаза. Ее тело содрогнулось в ужасных конвульсиях. Веточки олеандра, которые она держала в руке, задрожали. Лист упал в дымящуюся трещину каменного пола.

Когда она заговорила снова, голос ее изменился и был ужасен. Грудь прорицательницы тяжело поднималась и опускалась, словно речь давалась пифии с большим трудом. Ее волосы разметались в потоке паров из-под пола.

– Я считаю песчинки на берегу и измеряю море, – с дрожью в голосе произнесла она. – Я понимаю речи безъязыких и слышу безголосых. Я чувствую запах: запах сушащейся рыбы, соли для ее сохранения. Ты должна ждать в тени башни.

Разве я недостаточно ждала?

– И сколько ждать? – потребовала ответа я.

– Тише, дочь моя! – Рука жрицы дрогнула, и ветки олеандра разлетелись. – Между временем сева и временем жатвы придет она. Она появится, когда ты будешь скрываться, и скроется, когда появишься ты.

* * *

Я не увидела смысла в словах пифии, поэтому отправилась дальше в Додону, в земли Эпира, где процветал культ Дионы, другой божественной дочери Геи. На склонах заснеженной горы Томар, в долине сотни источников, нашла я священный дуб. Когда я приблизилась, в наполненный холодным паром воздух взмыла стайка голубей. Три босоногие жрицы били по бронзовым котлам, окружающим массивный ствол дуба. Я записала свой вопрос на свинцовой табличке, и женщины стали вслушиваться, ища ответ в шелесте листьев и звоне котлов.

Сама высокая из жриц взяла сестер за руки и напевно произнесла:

Богорожденную деву найдешь ты однажды,

Мудрость великую ум ее светлый дает.

В сумеречных землях дальнего запада, в Кумах, отыскала я сивиллу, пройдя по каменной тропе в пещеру, высеченную в утесе над морем. Сивилла, одержимая высшими силами, бессвязно бормотала с пеной у рта и, постоянно подергиваясь, написала ответ на мой вопрос на сухих дубовых листьях. Я поспешила подхватить эти листья, пока ветер не унес их в бурный океан.

«Жди, та, кого бранят, – писала она. – Та, кого презирают. Та, кто найдет стремящихся к ней».

На другом листе: «Ты найдешь ее в презренных местах рядом с теми, кто опозорен. Она – непостижимое молчание. Голос, который звучит как множество голосов».

И на последнем: «Второй и третий будут как один. Те, кто найдет ее, будут жить. И больше не умрут».

По холодной каменной дорожке я вернулась к скалистому морскому берегу.

Как понимать все эти туманные предсказания? Та, кого я жду, прячется, но найдет меня. Молчание и голос. Презираемая и спасительница. Как может пророчица объединять в себе все эти качества сразу?

Какими бы таинственными ни были речи прорицательниц, мне доставляло удовольствие осознание, что эти женщины, как и все эллины, произошли от рода Иафета. Как он разозлился бы, увидев, что его дочерей ценят, что к их советам прислушиваются цари! Как хулил бы гордых богинь, наделивших их этой силой!

Хоть знаний у меня и не прибавилось, но посещение оракулов взбодрило меня и придало сил вернуться с их божественной мудростью в землю, которую я некогда звала домом.

Сидон

Возвращалась я кружными путями, потому что сидонский корабль, на котором я плыла, заходил по пути в колонии и торговые фактории Финикийского царства. Когда я взошла на борт в Кумах, трюм судна уже был набит оловом с Баратанака, вином из плодородного Гадира и чеканным серебром из Фарсиса. На Мелите купцы торговались за белоснежные ткани, на Китире – за железо. Грузы складывали огромными грудами на открытой палубе.

Заходили мы и на Кафтор, но любоваться чудесным дворцом Кносса было уже поздно: землетрясение и пожар разрушили его много веков назад. В Тарсе мы приняли на борт лошадей, в Адане – печальных рабов. Перед самым возвращением мы зашли за медью в Китион в Аласии, где я когда-то впервые узнала, что такое весна. Пока судно шло на веслах по прозрачным водам широкой бухты, наполненный ароматами жасмина и сосны бриз доносил до меня слабые отзвуки барабанов. Я снова ощутила то чувство обновления, то биение жизни, которое нашла здесь в давние времена.

И вскоре мы увидели на горизонте гостеприимный огонь маяка Сидона. Это была Финикия – древний Ханаан, земля, куда Нахалафа и Хам бежали, покинув Арарат больше тысячи лет тому назад. Город был назван в честь перворожденного сына Ханаана. Уцелев во время вторжения израильтян, поселение сохранило старые обычаи, разбогатев благодаря быстрым кораблям, которые торговали всевозможными товарами, проходившими через портовые склады, а также благодаря местному пурпурному красителю, непревзойденному мастерству стеклодувов, знаменитым ремесленникам и ткачихам, славившимся повсюду от Илиона до Иберии.

Я сошла с корабля, покачиваясь на нетвердых ногах после долгого пребывания в море, и оказалась посреди празднества. Сидонцы с умасленными волосами, одетые в яркие одежды и сверкающие золотом на шеях и поясах, заполонили улицы. Отовсюду слышались пение флейт и звон арф. Все шли в одну сторону: к белоснежным колоннам царского дворца на дальней стороне бухты.

Я протиснулась сквозь толпу, мимо торговцев пряным мясом, заклинателей, показывавших фокусы, ходившей на руках обезьянки на цепи. Я любовалась выставленными на продажу шелками, что переливались, словно драгоценные камни, благовониями, пересекшими полмира, затейливыми статуэтками, вырезанными из слоновой кости.

У лавки стеклодува я задержалась. Его утонченные работы были выставлены на обозрение многолюдного порта. Среди стеклянных мисок, крошечных амфор для ароматического масла, мозаичных тарелок лежали ослепительно-голубые подвески в виде обнаженной женщины. Я взяла в руки одну из них. У нее были полные груди, треугольник обозначал лоно, волосы ниспадали завитками до пояса. Она была увенчана золотой диадемой, инкрустированной в стекло. Над головой сиял серебряный полумесяц, напоминающий бычьи рога.

Это были точные копии тех самых идолов, которых я вырезала в дни спокойной жизни на Арарате.

Стеклодув за прилавком поднял голову.

– Хотите купить?

– Что это?

Он