Чëрный Выброс: подкритическая реактивность - Радислав Лучинский

А вот Оксана была совсем другая. Понятная. Близкая. Своя. Она мечтала о новых мирах и открытиях, о чудесах и тайнах. Умела взахлëб рассказывать о книгах, так же интересно, как её отец. Любила паровозы и старинные корабли. Мышей, кстати, тоже любила, у неё два года жила белая мышка в клетке на письменном столе. А ещё Оксана умудрилась найти общий язык со всеми — строгой Линой, шебутным Чернобыльниковым, трепливым Эриком и по-военному немногословным Дайичи. В общем, за какую-то хилую неделю стала всем если не настоящим другом, то очень хорошей приятельницей. Сэнед, появившись, нечаянно расколол ранее неразлучную пятëрку, Оксана наоборот, как то легко и незаметно спаяла её обратно. Даже Зона Отчуждения между Рэем и Тошкой, конечно, не исчезла совсем, но стала казаться чуть менее непроходимой. А ещё именно Оксана убедила Чернобыльникова продолжать тренироваться изо всех сил и взяла с него честное благородное слово "не сметь даже думать, что в Ленинград не поедешь". Тоха побухтел для порядка, но слово всё-таки дал.

С Рэем и Сэнедом, правда, он, баранина упрямая, так и не разговаривал. И вообще всеми способами демонстрировал, насколько он жалкое сэнедово существование не одобряет. Но скандалов больше не закатывал, хоть на том спасибо. Инопланетный бэ-энчик, впрочем, в друзья к нему тоже не просился. По-настоящему близко он сошёлся, кроме, конечно, Рэя, с Линой и всё той же Оксаной. Которую с жарким интересом расспрашивал о всевозможных подробностях "землянского" бытия. Со всеми остальными, кроме Чернобыльникова, конечно, быстронейтронник держался доброжелательно, но не по-дружески, скорее, а с этаким обещанием и ожиданием дружбы. Всё та же Оксана сказала, что он напоминает дворового котëнка, который совсем не против погладиться, но из подвала выбегает всё-таки прежде всего не для этого, а по своим Очень Важным Кошачьим Делам. Всячески демонстрируя независимость.

Разговаривать с бэ-энчиком, кстати, теперь было непросто. И нет, не из-за независимости и даже не из-за Тошки. А из-за ретранслятора.

То ли программистом Сэнед был аховым, то ли иномировая нежная техника сочла русский язык слишком сложным или наоборот, чересчур простым и решила его по-своему реформировать. Но в итоге урмильский быстронейтронник оказался обладателем самой оригинальной манеры говорить во всём Светлояре, если не во всём Советском Союзе. Машина послушно и безотказно конструировала для своего хозяина все нужные слова и фразы. Но делала это так, что будь поэты-авангардисты начала двадцатого века сейчас живы, они непременно бы хором умерли. От зависти.

Все местоимения прилагательные и глаголы в сэнедовских предложениях находились на своих местах. А вот их отдельные части играли в немыслимую чехарду, соединяясь как попало и с чем придëтся. Слова дрыгали приставками, ехидно подмигивали суффиксами и звучали совершенно по-сумасшедшему. "Любировать". "Хлебность и булкость". "Сначала побродую пешком, а потом машинируюсь на автобусе". В общем, слушать это, не давясь от смеха, было решительно невозможно. На хихиканье Сэнед нисколечко не обижался и говорил, что ему наоборот "нравлится всех смеять". Рэйден, сам отчаянно ненавидевший попадать в смешное положение, сначала даже не поверил. Заглянул тайком в бэ-энячью ноосферу и считал, что да — действительно "нравлится". Раньше Сэнеду, слишком тихому и серьëзному, очень редко удавалось заставить собеседника хотя бы улыбнуться, а не то что расхохотаться. И теперь он искренне наслаждался новой способностью.

— Я совсем плохой помню жизнь, — чуточку виновато объяснял он, — Но раньше у меня не было другов. И подругов не было. Только коллеги. Я с ними был по работе беседуемый. Или научно споримый. А теперь Оксана говорит, что я совсем котиковый. Или как это? Котëнковый?

А вот с делами у "котëнкового", увы, всё было пока что плохо. Почти не двигались эти самые дела. Ставший уже традиционным костровский вопрос "Как там наша Исса?" потихонечку превращался в личное рэевское проклятие. Которое он вынужден был всюду таскать с собой, спать с ним, гулять с ним, в школе на уроках сидеть с ним. Будто у него теперь есть невидимый сиамский близнец, мëртвый и недоразвитый, совершенно бесполезный, постоянно отравляющий жизнь и высасывающий силы. В любой момент, утром, днëм, вечером, Михаил Констатинович мог выйти на связь и этот самый вопрос задать. Обычным своим, подчëркнуто ни к чему не обязывающим, капельку ироничным тоном. Как там наша Исса? Будто о кошке речь идёт или о недописанной домашке. Типа, ерунда это, делишко такое мелкое житейское. А вот сколько и чего стояло за этим небрежным вопросом на самом деле, понимали во всём городе только шесть активити и три человека. И дорого бы они все дали, чтобы не понимать.

Сам чекист за эти смутные дни потемнел лицом, осунулся. Под глазами обозначились мешки, сами глаза были красные и совершенно измученные. Похоже, он совсем переселился на работу. Ноосфероведение в третьей школе Михаил Контантинович временно не преподавал. Вместо него прислали, Меридианом клянясь, что ненадолго, тоненькую и робкую аспирантку Виталину Андриановну. Школьный народец моментально перекрестил её в Витамину Анальгиновну и тихо упрямо невзлюбил. Не за что-то конкретное, просто блëклая Витамина после яркого Михаила Константиновича казалась всем каким-то бродячим издевательством. В ответ она, одной Зоне ведомо почему, так же молчаливо и неумолимо невзлюбила Рэя, и он съехал по любимому предмету с пятëрок на слабенькие четвëрки.

Осень окончательно вступила в свои права. Солнце спряталось и не показывалось, дни становились всё короче. По утрам арбузно хрустел в лужах первый ледок. Приближался День Учителя. А потом, оглянуться не успеешь, как уже и ноябрьские праздники, демонстрация. На которую Рэю совершенно не хотелось идти, волоча за собой гнусного близнеца.

"Как там наша Исса?" — каждый день спрашивал Михаил Константинович по телефону или телепатически. И на этот вопрос пока что нечего было толком ответить.

Рэй думал о проклятой станции постоянно. Чистил зубы утром и думал. Завтракал — думал. Тащился в опостылевшую школу — и думал. На уроках, на переменах, по дороге домой, дома тоже. А когда ложился спать, треклятая Исса снилась ему во сне.

Рэй ходил в школу и на тренировки с наставниками из Храма, а маленький быстронейтронник тоже каждый день, словно на работу, ездил на бронированной чекистской машине в одну из лабораторий "Эпи-Центра". Там соответствующие специалисты пытались расковырять его блокировку памяти. Пока безуспешно. Возвращался Сэнед оттуда предельно измотанный и совершенно несчастный. Восстановить удавалось в основном какую-то житейскую ерунду, а все вещи, которые имели отношение к станции и аварии, раз за разом упрямо ускользали. Все остальные дружно пытались его утешать, но с каждым днём это было всё труднее. Хорошо