Пистоль и шпага - Анатолий Федорович Дроздов

вам в этом мешать, – улыбнулась Анна. – Я займусь другим. Платона Сергеевича нужно должным образом одеть, научить некоторым манерам, коих у него в силу понятных причин недостает. Кому это сделать, как не фрейлине? К тому же открою секрет, – заговорила она вполголоса: – Платон Сергеевич в настоящее время лечит меня от шейного остеохондроза. Каждый день делает массаж. Эти процедуры помогают мне не испытывать боли в шее и в голове. Не хочу лишаться лечения. Если Платон Сергеевич поселится у вас, проводить массаж станет затруднительно.

Виллие с сомнением посмотрел на графиню. Похоже, он догадывался, какой именно «массаж» я делаю Анне по ночам.

– Хорошо! – кивнул после раздумья. – Но у меня будет условие. По первому же требованию подпоручик должен прибыть ко мне. Не забывайте, Анна Алексеевна, я отвечаю за него перед государем.

– Не сомневайтесь, Яков Васильевич! – заверила Анна.

– Вот же индюк! – сказала мне ночью. – Боится, что не он, а я представлю тебя при дворе и присвою его заслуги. Сам бы поселил тебя в каком-нибудь чулане и кормил бы черным хлебом с солью. Скуп до невозможности.

Ну, так шотландец. Об их скупости даже в моем времени ходят анекдоты. Только вот Виллие перед смертью завещает свое немалое состояние на постройку Михайловской клинической больницы, которая сохранится до наших времен, войдя в комплекс зданий Военно-медицинской академии в Петербурге. Все бы так жадничали!

По приезде в столицу началось. Анна вызвала портных, кои занялись сооружением мундира для подпоручика. Графиня лично подбирала сукно, галуны, позументы и эполеты, отдавала указания, как следует шить. Я чувствовал себя куклой, которую обряжает капризная девочка. Попутно на меня сыпались груды ценных указаний: как держать себя во дворце, кому и как кланяться, как вести себя с царем: что ему можно говорить, а что – ни при каких обстоятельствах. Одновременно Анна требовала продемонстрировать, как я усвоил советы. Короче, зашизовала по самое не могу. В конце концов, я разозлился, заявил, что устал, хочу выспаться, и остался в выделенной мне комнате, куда верный Пахом притащил штоф водки, каковой мы с ним благополучно и раздавили. После чего я лег в постель и уснул сном младенца.

Каким показался мне царь? Красивый, подтянутый мужчина, которого не портила даже ранняя лысина. Здесь это недостаток. В моде буйная растительность на лице и голове, потому плешь – ай-ай-ай. Этих бы модников в мое время, где многие ходят стриженные под машинку, а то – и вовсе с бритой головой. Александр встретил нас вежливо, но без панибратства – дистанцию держал. Не скажу, что от него веяло величием, но харизма ощущалась. Человек, которого с детства воспитывали, как будущего монарха, который ради трона участвовал в заговоре против отца и был повинен в его смерти, не мог быть иным.

Меня, впрочем, это мало волновало. Тут бы с мозолями справиться. Я ни разу не косметолог, даже не врач. Вдруг не получится свести? Убить меня за это, конечно, не убьют, но законопатят куда-нибудь подальше. Хорошо бы в армию, там я уже освоился и чувствую себя своим. После процедуры мы с Виллие отправились к часовщику. Его мастерская располагалась неподалеку от дворца. Герр Майер встретил нас почтительно, внимательно выслушал мои объяснения и предложил нарисовать инструмент. Я, как мог, изобразил.

– Какова толщина губок? – спросил немец.

– Примерно такая, – показал я на бумаге с помощью двух штрихов.

Часовщик взял линейку и измерил расстояние между ними.

– Где-то полторы линии[43], – сказал задумчиво. – Очень тонкие. Легко сломаются при нагрузке. Насечки изнутри губок этому поспособствуют.

– Возьмите хорошую сталь и не перекаляйте, – предложил я. – Особой упругости здесь не нужно. Это не пружина для пистолетного замка, а хирургический инструмент для мягких тканей.

– Вы неплохо разбираетесь в материалах! – хмыкнул Майер. – Может, взять бронзу?

– Лучше медь, – подключился Виллие. – Сделайте одни щипцы из нее, другие из железа.

– Как скоро? – спросил часовщик.

– Через пару дней, – сказал я.

– Это очень мало. У меня много работы.

– Срочность вам оплатят, – успокоил Виллие. – Счет представьте в ведомство двора.

На том и расстались. Виллие подвез меня к дому графини, где мы и попрощались, договорившись встретиться вечером. Лейб-хирург отправился по своим делам, я отправился в выделенную мне комнату. Анны дома не оказалось – укатила к государыне; я воспользовался возможностью и засел за учебник грамматики, который купил для меня Пахом. Я уже два месяца в этом мире, а писать по-местному не умею. Вернее, боюсь. Все эти «еры», «ижицы», «фиты»… Вместе с учебником Пахом принес пачку бумаги, чернильницу и перо (гусиное, млять!) – хорошо, что заранее очиненное. Сам бы я этого не смог. Кстати, знаете, почему складной ножик называется перочинным? Для того и придуман.

Скинув мундир – не хватало на него кляксы посадить, я сел к столу и приступил к учебе. Прочитав раздел учебника, переходил к упражнениям. Так увлекся, что потерял счет времени. Постучавший в комнату слуга позвал на завтрак – так здесь называется обед, я попросил принести кушанье в комнату, наскоро перекусил и продолжил учебу. За ней и застала меня заглянувшая в комнату Анна.

– Чем ты занимаешься? – удивилась, увидав меня с изгрызенным пером в руке.

– Я неграмотно пишу по-русски. За границей некому было учить. Вот, наверстываю.

Она подошла, взяла со стола учебник, хмыкнула, разглядев обложку, и положила обратно.

– Почему сам? Нанял бы какого-нибудь школяра. За три рубля он тебя за неделю обучит.

– Не подумал, – признался я. – Думаешь, недели хватит?

– Смотря как учиться. Ты, вижу, старался, – хихикнула она, ткнув сложенным веером в чернильную кляксу на моей рубашке. – Никогда бы не подумала. Спрашиваю у лакея, где Платон Сергеевич, чем занят, отвечает: заперся у себя в комнате и не выходит. Даже к завтраку не вышел, ел у себя. Я даже встревожилась: не случилось ли чего. Как вас принял государь?

– Вежливо.

– Поведай! – велела Анна, устроившись на диване. – Все до мельчайших подробностей.

Я рассказал. Слушала она внимательно.

– Вел ты себя правильно, – заключила она по завершении, – хотя не совсем почтительно. Государь не любит дерзких. Тебе, впрочем, простит. Александр Павлович умен и понимает, что хорошим манерам у армейского подпоручика взяться неоткуда, тем более что ты ему нужен. Но впредь будь осторожен в словах – государь злопамятен, обид не прощает. Не забывай, что он твой монарх, повелитель и милостивец. Как тебе его мозоли? Сможешь свести?

– Постараюсь.

– Надо не стараться, а сделать, – фыркнула она. – Тогда у тебя будет все. Не выйдет – сошлют в какой-нибудь дальний гарнизон, где будешь прозябать до скончания века. Ладно, – вздохнула она, – по мне хоть скучал?

– А как же!

– Не ври! – погрозила мне