На Литовской земле - Борис Владимирович Сапожников

Он небрежно откинул край капюшона, так чтобы Острожский разглядел, кто стоит на коленях рядом с ним.

— Я прибыл к вам, в Дубно, incognitus, — продолжил названный братом Янушем монах, — дабы встретиться с вами и переговорить. По-родственному. Но прежде чем приступать ко всякому делу, и вправду, не помешает испросить благословения у Господа.

И они вдвоём принялись читать «Pater Noster», а после «Ave Maria» и «Salve Regina». Закончили же лаконичным «Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. Amen»[2]. Перекрестившись, монах первым покинул костёл, но и Острожский не задержался там. Он отправил слугу найти монаха и привести к нему в замок. Ничего удивительного в этом не было — князь слыл человеком набожным и нередко приглашал к себе монахов разных орденов, чтобы провести с ними час-другой в благочестивой беседе. Шептались, что монахи те были в основном из Общества Иисуса[3] и беседы их была далеки от благочестивых тем.

Слуга без труда отыскал монаха, что молился вместе с князем, и вежливо пригласил его в замок. Тот, конечно же, согласился, и спустя немногим менее часа, уже сидел вместе с князем в его личных покоях. Попасть туда могли, на самом деле, немногие и лишь самые доверенные слуги прислуживали здесь гостям князя. Но сегодня и их не было в покоях, Острожскому не нужны были лишние глаза и уши во время родственного разговора с фальшивым монахом. Монах же первым делом избавился от рясы, под которой носил европейский костюм, только шпаги не хватало, её под рясой не укроешь. Правда, и совсем безоружными не был — пояс его оттягивал боевой кинжал, каким весьма удобно отбиваться от врага в тесноте коридора.

— Ты же понимаешь, Янек, что я теперь же должен арестовать тебя и отправить в Варшаву, — так начал разговор князь Острожский.

— Я понимаю, дядюшка, что ты не сделал этого сразу, — ответил ему в шутливой манере Януш Радзивилл, а под коричневой рясой бернардинца скрывался именно он, — а потому не сделаешь этого вовсе.

— Никогда не поздно изменить своё решение, Янек, — в тон ему ответил Острожский.

Они были тёзками и на правах старшего князь называл Радзивилла не Янушем, но Янеком, словно тот был совсем ещё юнцом, хотя Острожский был старшего его всего на пять лет.

— А зачем тебе это делать, дядюшка? — поинтересовался у него Радзивилл.

— Это мой долг, как верного слуги нашего величества, — ответил Острожский уже без тени иронии в голосе.

— Но заслуживает ли твой король такой преданности? — задал теперь уже совсем крамольный вопрос Радзивилл. — Он дважды был бит молодым московитским князем. Сперва под Смоленском, откуда вынужден был уйти, сняв осаду, продлившуюся почти год и стоившую всей Речи Посполитой громадных денег. Между прочим платили за неё и Радзивиллы, и Острожские, что бы там ни одобрял или нет сенат. У нас не было выбора, потому что война шла у самого нашего порога. А после твой король затеял изощрённую интригу, прошёл через половину Московии, взял под крыло Марину, вдову двух самозванцев. И что же? Его снова побили, теперь уже под стенами Москвы. Да так поколотили, что он едва ноги унёс.

— Чего ты хочешь от меня, Янек? — устало прервал его Острожский. — Я знаю о событиях лета и осени не хуже твоего, не надо мне их пересказывать. Давай сразу к сути, у меня здесь полно дел.

— Ты, дядюшка, — ледяным тоном произнёс Радзивилл, — со мной как с хлопом твоим не говори. Я князь имперский, ежели ты позабыл.

— Оскорбления тебе никакого нанести не хотел, — пошёл на попятную Острожский, понявший, что перегнул палку. Ссориться с пускай и опальным да ещё не то под банницией не то вовсе под топором ходящим родичем в его планы не входило. Радзивиллы — первый по силе род в Литве. Пускай Острожские после Люблина стали коронными магнатами, это не значило, что они отказались от всех связей с Литвой. — Однако у меня собраны в Дубне хоругви, чтобы идти на Вильно. Давить ваш мятеж в зародыше.

— А отчего бы тебе, дядюшка, не пойти на Вильно, да не присоединиться к нашему мятежу, — прямо предложил ему Радзивилл. — Ты пускай и коронный магнат, да всё равно Литва — твоя Родина, не Корона Польская. Ты ведь и вере своей не изменяешь по-настоящему, в католическую перешёл лишь для того, чтобы на венгерской графине жениться.

— А ты, Януш, кальвинист молился на латыни рядом со мной в костёле, — отмахнулся Острожский. — Дело не в вере, я лоялен его величеству Sigismundum Tertium ad regem Poloniae, Magnum ducem Lithuaniae.[4]

Произнося часть королевского титула он сделал акцент на последних словах, подчёркивая, кого считает великим князем литовским.

— Тому, что снова грезит войной с Москвой, — развёл руками Радзивилл, — которая теперь будет стоить нам ещё дороже, потому что сенат вот-вот утвердит новые налоги ради этой войны. Но что она принесёт нам, кроме новых потерь?

— Уверен, — кивнул Острожский, — именно так ты и Сапега уговорили остальных на предательство. Но со мной этот фокус тебе не провернуть. Достойный или нет, но Сигизмунд наш король Dei gratia[5]и отступаться от него я не стану.

— Но отчего такая верность шведскому королю, лишившемуся уже одного престола? — удивился Радзивилл. Говорил он вполне искренне, потому что на самом деле не понимал родственника. — Он ведь просто недостоин такой верности. Да и Господь оставил его, дав побить нашу армию московитам. Да ещё и трижды в течение нескольких месяцев. Такого не бывало со времён войны с московским безумным тираном, но и тогда не было нескольких столь сокрушительных поражений, как нынче. И ни одной Орши или Чашников даже от таких признанных полководцев, как Жолкевский или Ян Пётр Сапега.

— Жолкевский зарвался, — выдал Острожский, — заигрался в гусар, считал, что ими одними может всю московитскую рать побить. Да и молодой Сапега тоже. Решил что в гетманы выбился, да ещё и по своей воле людишек самых никчемных на престол московский возвести может. У вас нет ни толковой армии, ни времени на наём людей за границей, даже если денег хватит. Вашему молодому князю помогали шведы, а станут ли он помогать вам теперь?

— Отчего же нет, — хитро глянул на него Радзивилл. — Любая смута в Речи Посполитой на руку шведам.

— Московскому царю пришлось им северные земли отдавать и сам Великий Новгород уступить им, — покачал головой Острожский. — Чьими землями вы платить королю шведскому