Судьба империи - Денис Старый

— И у вас уже есть купленные секретари гвардейских полков? — удивилась Елизавета.

— Не всех удалось подкупить. Но вот подделать документы получилось на все три гвардейских полка. Вы же мне ранее предоставили своего человека, который и назвал фамилии тех, кто будет за вас готов вступиться. Остальных мы отошлём на войну. А когда они вернутся, то уже будут прославлять вас, — говорил француз.

Движения мужчины становились всё более активными. Ему уже и самому впору было бы снимать панталоны, ибо не настолько сейчас и стыдно показывать своё естество Елизавете.

— Когда? — спросила Елизавета.

— Если государыня не умрёт раньше, чем через два месяца, то сразу же, по первому снегу, чтобы многие не смогли быстро добраться в Петербург. Мало ли кто в Москве или ещё где решит поддержать Анну Иоанновну. Ну, а если государыня преставится, то как бы не через неделю после этого, — говорил французский посол, уже более чем активно орудуя руками по всему женскому телу и начиная целовать Елизавету. — М… И я уверен… М… Что Ушаков будет с нами… М… Степан Фёдорович Апраксин это обещал. Но, право слово, что же вы со мной делаете? Как же я вас сейчас желаю!

Шетарди лгал. Не настолько он и желал Елизавету Петровну, чтобы так томно и страстно говорить об этом. Он изыскивал внутри своего организма последние ресурсы, чтобы правильно закончить этот разговор.

Французский посол прекрасно видел, что он немного не дорабатывает с русской царевной. И ведь это даже с использованием чудодейственного эликсира из Франции, который из старика может сделать пусть и ненадолго, но страстного любовника.

Тяжёлая всё-таки работа у посла. Так изматываешься!

Сложилась такая ситуация, когда оба любовника не особо-то и хотели сейчас предаваться плотским утехам. Да, Елизавета Петровна уже тяжело дышала, словно вся была в предвкушении очередного акта любви.

Вот только у неё это получалось как-то автоматически. Словно бы тело жило своей жизнью, а мозг думал совершенно о другом.

Елизавета Петровна прекрасно понимала, что если не использует тот шанс, который открывается для неё сразу после смерти двоюродной сестрицы Анны Иоанновны, то не получится стать императрицей никогда более.

И французский посол проделал большую работу для того, чтобы именно Елизавета стала русской самодержицей. Понимала Елизавета и почему. Конечно же, Франция всячески стремится ослабить Россию, особенно в преддверии того, что вот-вот воздух в Европе наполнится гарью и запахом пороха.

Франция спит и видит, когда, наконец, уже умрёт австрийский император. Ведь какие бы он санкции ни подписывал, как бы ни призывал передать трон одной из своих дочерей, Европа будет иметь повод протестовать против женского правления в Священной Римской империи [ санкции — прописанные права занимать трон Священной Римской империи по женской линии].

Но хочет ли Елизавета Петровна ослабления державы, которую построил её отец? Конечно же, нет. И она, внешне демонстрируя, что всей душой любит всё французское, желает править сильной страной.

Так что царевне придётся вот так же, как она и сейчас себя ведёт, показывать свою страсть и любовь, но при этом не отключать рассудок и поступать по-своему.

Дайте лишь только престол Российской империи!

От автора:

Колонисты Пандоры. Цикл в жанре Боевой фантастики и Миров Содружества. Дикая планета, на которой оказались выходцы с Земли, борется за свободу https://author.today/reader/280351/2570846

Глава 15

Слишком много было репетиций переворота, чтобы отказаться от премьеры.

А. Ф. Давидович

Петербург

21 сентября 1735 года

Вроде бы тюрьма — это исправительно-воспитательное место. Уж не знаю, что именно во мне исправили и в какую сторону меня воспитали. Если была цель озлобить и настроить на войну интриг — это у моих оппонентов получилось.

Прощать Ушакову то, чему он меня подвергал, я не собираюсь. Была бы хотя бы весомая причина, почему я был закрыт в Петропавловской крепости. Но право слово, не за то в тюрьму сажать нужно, что переспал с великой княжной «не должным образом».

Нет, мне пробовали инкриминировать еще и убийство «добропорядочного» верноподданного Татищева. Но тут как-то сразу не заладилось. Кто-то, наверное, припомнил Ушакову, что Василий Никитич Татищев был выпущен из этой же Петропавлвской крепости. И весь Петербург знает, сколько именно он заплатил за это. А вот имени интересанта не называют.

Не могло такое произойти без ведома главы Тайной канцелярии розыскных дел. Рыльце в пушку у Андрея Ивановича, чтоб его черти жарили!

И Анна Леопольдовна — ещё та сучка. Возомнила, похоже, дамочка, что теперь-то она уже богиня. Как бы не так. Личико смазливое, не без этого, да и в целом симпатичная. Но вот ноги… Толстые. И в целом она начала очень быстро набирать. И тут дело не столько в беременности. По тетушкиным стопам шагает.

Вот как оно получается. Нравилась девушка — так изъяны в ней либо не замечались, либо вовсе казались достоинствами. А теперь… Нет прекраснее создания, чем Юлиана Норова!

Я шёл быстрым шагом, не имея никакого желания оставаться хоть на минуту больше на территории Петропавловской крепости. Рядом со мной ступал Иван Тарасович Подобайлов. Он был суров и я почти уверен, что только последует приказ, так мы и возьмем под свой контроль крепость. Маловато только одной роты. Как же я хочу увидеть Ушакова на дыбе!

Я был искренне рад, что именно он пришел за мной. Официально капитан и командир роты Измайловского полка, а в скором будущем, если только ничего особо не изменится, так он станет и подполковником, казался мне из всех офицеров самым верным и деятельным. Мало что малоросс, а за Россию-матушку горой!

Если бы прибыл Остерман, даже Миних или Демидов, то я бы чувствовал себя должным этим людям. Да и они, впрочем, я в этом более чем уверен, смогли бы мне напомнить, кто именно вызволил меня из крепости. Вот в том, что прибыл Подобайлов, была какая-то честность. Пришли мои же солдаты и мой офицер вызволять своего командира.

У Подобайлова была бумага с печатью императрицы, с ее же подписью, и, как я понял из намеков, Ушаков артачился. А потом… Уехал. Видимо, забеспокоился, что я могу наведаться и наговорить всякого. Правильно думал. Очень рвался я хотя бы молча посмотреть в глаза своему врагу. Врагу — никак иначе.

— Рассказывай, Иван Тарасович! — потребовал я от офицера,