Инженер Петра Великого - Виктор Гросов

их чистовую обработку — пилили напильником, притирали, резьбу нарезали (если надо было). А мои пацаны — Федька, Ванюха и Гришка — были на подхвате: таскали материалы, помогали мастерам, учились работать инструментом, делали самые простые вещи под моим присмотром. Я же рулил всем процессом, контролировал и занимался самыми сложными узлами.

Такое разделение поначалу вызвало недоумение и даже некоторое бурчание у старых мастеров. «Как же так? — ворчал Аникей. — Я ж плотник, а не просто доски пилить! Я и собрать могу, и подогнать!» А кузнец бубнил, что ему скучно ковать одни и те же железяки десятками, ему бы «душу вложить» в какую-нибудь хитрую штуковину. Но я уперся. Объяснял (где словом, где ссылкой на «государеву спешку»), что так дело пойдет быстрее, что каждый будет делать то, что у него лучше получается. Постепенно они привыкли. И результат не заставил себя ждать — работа реально пошла живее. Каждый сфокусировался на своем, набил руку, и детали стали выходить и быстрее, и качественнее.

Второе нововведение, которое я попытался пропихнуть — это стандартизация. Конечно, о допусках в сотые доли миллиметра, как в моей прошлой жизни, тут и мечтать не приходилось. Но даже элементарная унификация самых ходовых деталей могла бы сильно облегчить жизнь. Например, винты и гайки. Их тут делали кто во что горазд — разного диаметра, с разным шагом резьбы. Подобрать гайку к винту было целой проблемой. Я же настоял, чтобы кузнец выковал несколько комплектов метчиков и плашек (самых простых, конечно) для нарезки хотя бы двух-трех самых нужных размеров резьбы. И теперь все винты и гайки, которые шли на мои станки или на ремонт замков, делались по этим стандартам. Это сразу упростило сборку и взаимозаменяемость. То же самое я попытался сделать и с другими простыми железяками — осями, втулками, скобами. Заставил мастеров работать по шаблонам, которые сам же и сделал.

Третье, и самое сложное для местного менталитета — это техническая документация. То есть, чертежи. До этого всё делалось либо «по образу и подобию», либо по устному описанию мастера. Я же упорно продолжал рисовать свои эскизы на бумаге (которую по-прежнему с трудом доставал Орлов), стараясь делать их как можно понятнее — с размерами, с разрезами, с пояснениями. Сначала мастера смотрели на эти «картинки» с недоумением. «Чего тут намалевано, Петр? Ты б лучше на пальцах показал!» Но я терпеливо объяснял, показывал, как по чертежу можно понять форму и размеры, как себя проверить. Заставлял своих учеников копировать чертежи, разбираться в них.

Постепенно дело сдвинулось. Мастера поняли, что по чертежу работать всё-таки удобнее и точнее, чем по памяти или на словах. Особенно когда делали что-то новое, незнакомое. Чертеж давал четкое представление, что надо сделать. Мои ученики, Федька и Ванюха (Гришка был больше по железу), оказались на удивление способными к черчению и быстро научились не только читать мои эскизы, но и сами делать простейшие зарисовки деталей. Это было огромное подспорье. Теперь я мог дать им чертеж и быть относительно уверенным, что деталь будет сделана правильно.

Конечно, все эти мои нововведения — разделение труда, стандартизация, чертежи — были тут в самом зачаточном состоянии. Но это были первые ростки новой организации работы, основанной не на интуиции и привычке, а на расчете, точности и системе. Я видел, как меняется отношение к работе у тех, кто был в это вовлечен. Они начинали понимать, что делают не просто какую-то железяку, а часть сложного механизма, где всё связано. И это понимание делало их работу более осмысленной и ответственной. Старые мастера ворчали, но в глубине души, мне кажется, гордились тем, что причастны к созданию чего-то нового, невиданного. А для меня это было главным — не просто построить станок, но и заложить основы для будущего, подготовить людей, способных работать по-новому.

На первых порах мои пацаны — Федька, Ванюха и Гришка — просто горели на работе. Еще бы! Из бесправных рабов на побегушках они попали в отдельную каморку, к «хитрому мастеру» Петру, который строил невиданные машины и был на хорошем счету у начальства. Работа была чище, чем уголь таскать или глину месить, да и жратвы, хоть и немного, но стало побольше — я старался их подкармливать из своих скудных запасов, понимая, что голодный ученик — хреновый ученик. Они ловили каждое мое слово, старались подражать мне во всем, глаза блестели от любопытства и гордости, что они причастны к чему-то важному.

Но эйфория быстро прошла. Начались трудовые будни. А будни требовали не только любопытства, но и усердия, терпения, а главное — совершенно непривычной для них точности и дисциплины. И вот тут-то полезло наружу всё старое — лень, нежелание напрягать мозги там, где можно было схалтурить.

Федька, самый шустрый и сообразительный, первым начал филонить. Ему быстро надоедало сидеть над моими эскизами, перерисовывая их на доски для мастеров. Начинал торопиться, линии кривые, размеры не сходятся. Я его поймал раз, другой, пытался объяснить:

— Федька, пойми ты, чертеж — это как приказ для мастера. Если ты тут на сантиметр ошибешься, то и деталь на сантиметр кривая будет! А потом она в машину не влезет! Понял? Точность нужна!

— Понял, мастер Петр, понял! — кивал он бойко, а через полчаса я снова ловил его на той же лаже.

Пришлось включать «кнут». За каждую ошибку в чертеже — переделывать три раза. За попытку скрыть косяк — оставаться после работы (которой у нас толком и не было, пахали пока светло) и драить инструмент или убирать стружку. Пару раз пришлось и рявкнуть, пригрозив отправить обратно воду таскать. Подействовало. Федька надулся, но стал работать аккуратнее, хотя энтузиазма поубавилось.

Тихий и старательный Ванюха с ленью проблем не имел. Но вот с пониманием… Объяснить ему, как работает даже самый простой рычаг или винт, было просто пыткой. Он слушал внимательно, кивал усердно, но через пару минут все забывал. Он не мог связать мои слова с тем, как эта железяка или деревяшка будет двигаться и что делать. Приходилось показывать на пальцах, рисовать на полу, строить модели из щепок. Иногда он вдруг «въезжал», и лицо его озарялось счастливой улыбкой — понял! В такие моменты я старался его похвалить, подбодрить («Вот видишь, Ваня, голова-то у тебя светлая, зря боишься!»), дать ему задание попроще, чтоб закрепить успех. Но чаще он так и оставался в прострации, и приходилось просто говорить: «Делай вот так, потому что я сказал». Это было