Княжич, князь - Глеб Корин

первым о том услышишь, — отозвался князь Стерх. — Тебя же, княже, напоследок еще раз поблагодарить хочу. Изрядную помощь ты оказал — что в моих делах, что даже в державных. Знаю, сейчас по обыкновению своему отнекиваться начнешь, спорить со мною. Не делай этого, просто восприми убо. Согласен? Вот и ладно. Ведай, что отныне в доме нашем ты всегда гость желанный. И ждать тебя будут здесь не только я с супругою…

Согнутым пальцем подбив седые усы, он кашлянул многозначительно. Княгиня быстро одернула широкий рукав мужниного кафтана, заботливо оправляя его, и улыбнулась Кириллу.

— И что ж не так? — изобразил удивление князь Стерх. — О Держане шла речь, всего лишь о Держане. Сдружились-то ведь насколько.

Что-то заставило Кирилла поднять глаза и ему показалось, что от растворенного оконца в верхнем ярусе тут же отпрянуло вглубь лицо княжны Светавы. Краешек сердца ощутил легкий укол не совсем понятной вины.

Отозвав в сторонку отца Варнаву, князь Стерх заговорил с ним вполголоса. Княгиня Радимила вздохнула — и от неизбежной печали расставания, и от незнания, чем бы этаким еще озаботиться напоследок. С хозяйской сноровкой подыскав себе новую хлопоту, всплеснула руками:

— Брат Иов! А укладочку мою со снедью — в дороге вам перекусить — не забыл ли?

— Нет, княгиня.

— А гостинцы?

— И гостинцы уложены, спаси Господи.

— И окончательно прощаться время пришло, — в тон брату Иову добавил подошедший отец Варнава, поднимая руку для последних благословений.

Кирилл с завистью посмотрел, как легко, не касаясь стремени, настоятель вскочил в седло и уже оттуда возвестил:

— Милость Господня да пребудет на доме сем!

— Мира и блага на всем пути вашем! — рокочущий голос князя Стерха покрыл собою и этот, и все прочие прощальные возгласы.

Кирилл поклонился с коня. Тряхнув поводьями, со внезапно нахлынувшей радостью подумал:

«Видана…»

* * *

Когда они приблизились к очередному пологому перевалу, на вершине одного из придорожных пригорков вскочили на ноги двое мальчишек. Приложили ко лбам ладошки, переглянулись и, размахивая руками, завопили:

— Едут! Едут!

Покинули свое (явно дозорное) насиженное место, резво понеслись в долину.

Кирилл поневоле обернулся — позади было пусто.

— Никак, нас караулили, — сказал отец Варнава. — Боле некого.

Дорога свернула, плавно направилась вниз, где в широкой пойме давным-давно обмелевшей речушки лежало большое и богатое село Ракитное. Под придорожными ивами на его околице пребывала в очевидном ожидании группа крестьян, от ближайших изб к ней поспешали присоединиться всё новые и новые люди.

Подъехав поближе, отец Варнава остановил коня. Стоявший несколько наособицу степенный сельчанин с заметным смущением выступил навстречу, возгласил неожиданно звучным и густым басом:

— Благословите, владыко!

— В имя Отца и Сына и Святаго Духа! — громко и раздельно произнес настоятель, осеняя всех знаком креста. — Да только не епископ я, людие. Игумен Варнава. А тебя, брате, за един глас твой впору во протодиакона рукополагать.

— Простите, отче: в одёже дорожней вы и прошлый раз были, когда сельцом нашим в ту сторону проезжали, а статью — как есть владыка. Заробели тогда со словом к вам обратиться, порешили дожидаться, как ворочаться станете.

— И доныне, гляжу я, в робости пребываете, — заметил ободряюще отец Варнава. — Говори смело, брате. Да назовись, пожалуй.

— Опять простите, отче, — человек вздохнул, оглянувшись зачем-то на сельчан. — Иустин я, титарь храма в честь Сретения Господня. С просьбою мы к вам альбо с жалобою — уж не знаю, как и сказать поладнее. Настоятель-то наш, отец Алексий, обиды многие людям чинит. И не токмо прихожанам. Да вот намедни даже: сосед мой Гладила говорит мне…

— Погоди, Иустин-титарь, — отец Варнава покинул седло, сделав своим спутникам знак. Кирилл быстро спешился вслед за Илиею с Иовом, обрадованный лишним поводом размять ноги.

— Продолжай.

— Да, отче. Стало быть, Гладила и говорит: «Иустине, а почто это отец Алексий ваш пеняет мне, что я-де не богам-Оберегам поклоняюся, а листьям, камням и деревяшкам резным да крашеным? Нешто иконы ваши не то ж самое дерево да краски?» А я ему на то ответствую: «Отец Алексий, конечно, обидное для Древлеверия говорит, однако и ты неправо судишь о святых образах, Гладило! Поклоняяся образу, мы отнюдь не древо повапленное почитаем, а…»

— Думается мне, то не самая горькая из накопившихся обид, — мягко перебил его отец Варнава. — О более существенных поведай, брате.

Титарь растерянно замялся. За его спиной тут же раздалось:

— И поведаем, отче. Для того и ждали вас. А у тебя, Иустине, куда лучше получается хозяйство приходское вести, нежели речи толковые. Ну-ко…

Жилистая смуглая рука бесцеремонно отодвинула титаря в сторону. Вперед выступил среднего роста здоровяк в короткой грубой рубахе без рукавов, в темных пятнах да пропалинах:

— Мастер Никола, кузнец.

Он с большим достоинством оправил волосы под налобным кожаным ремешком, одернул рубаху и поясно поклонился:

— Уж ты не обессудь, отче, о настоятеле нашем речь поведу. Не по правде Христовой живет он. Проповедует одно, исповедует другое — нешто ж люди слепы либо глупы? Не изба и не дом у него — палаты теремные, да притом таковые, что и князю иному не во стыд. А за хоромы те и мастера, и простые работники, дай Бог, чтобы четверть платы оговоренной получили. Еще и ногами на людей топать принялся да пальцем в небеса тыкать: вы, бает, о горнем помышлять должны, а у вас одни медяки на уме. Тут, что греха таить, его правда — одни медяки. Чеканы-то серебряны со егориями золотыми у людей наших надолго не задерживаются; не мытьем, так катаньем в его мошне оседают. Видел бы ты, отче, что с ним твориться начинает, как заглянет во храм купец богатый: настоятель наш тут же и масло с медом источать учнет, и Вратами Царскими в алтарь взойти ко Святому Причастию позволит, и на пупе-то весь, прости Господи, извертится. А пожертвуй-ка ему, как с водосвятием в дом к тебе придет, лиску-другую да на лицо его глянь — ровно то не деньги пред ним, а катыши навозные. Бедняка не крестит, не обвенчает и не отпоет безмездно — община складчину собирает. Прежде храмовая трапезная у нас была для агап приходских. Нищие да странники кормились при ней. Нынче уж не кормятся — отец Алексий говорит: самому на хлеб не хватает, с голоду пухну. Тут его правда, отче, пухнет — поперек себя шире стал, в редкую дверь протиснется.

— Людей ремесленных под себя подгрести норовит, — добавил кто-то. — Вам, улещает, под крылом церковным лучше будет. И к мастеру Николе некогда с тем же на кривой козе подъезжал — соврать