Диверсант. Назад в СССР - Андрей Гросс

что это вы такое посреди ночи устроили прямо на плацу? — подчеркнуто официальным тоном сказал мне этот мужчина, который, видимо, и был начальником колонии.

— Да я… это… — начал говорить я, пытаясь подобрать в своей голове что-то правдоподобное, одновременно прислушиваясь к незнакомому для себя собственному голосу. — Я решил вот… до ветру выйти! — сказал, что первое пришло в голову и казалось более правдоподобным. — А тут эти до меня докапались! «Эй ты! Куда ты пошёл?» Потом давай меня за руки хватать! Ну и началась эта заварушка!

— Ты что, блядь, несёшь? Какой, на хрен, до ветру? Туалет в другой стороне! У тебя послезавтра суд и условно-досрочное должно было быть! Ты что, сука, спокойно пару дней досидеть не мог? Набухался, поди, или закинулся чем-то? — перешел на крик подполковник. Его заспанное, усталое лицо исказилось от раздражения. — Тебе чего в твоей каптерке не сидится? Поставили тебя на королевскую должность, живешь не на бараке, а отдельно от всех. Чего тебе ещё не хватает? С жиру бесишься?

В дверь тихо постучались.

— Да! — нервно крикнул начальник колонии.

— Разрешите войти! — в кабинет, не дожидаясь разрешения подполковника, невозмутимо вошёл пожилой седой человек в зелёной камуфлированной форме с погонами старшего прапорщика.

— А, Петрович! — невесело улыбнулся начальник колонии. — Ну заходи!

Начальник колонии взял из пачки сигарету, подкурил её зажигалкой и со злорадством посмотрел на меня:

— А ну-ка, Петрович! Освидетельствуй, пожалуйста, этого осуждённого! Просвети нас, чем это он решил скрасить свои последние деньки в нашей колонии-поселении: бражки перепил или димедрола пережрал?

Фельдшер подошёл и стал внимательно смотреть мне в глаза, потом он приблизил своё лицо ко мне и сказал:

— Дыхни! —

Я понятия не имею, пил ли алкоголь тот человек, который находился в этом теле до меня, но мне терять уже явно было нечего, и я дыхнул на фельдшера. Тот ещё раз внимательно проверил мои глаза, посветил в них небольшим фонариком. Потом попросил меня коснуться пальцами кончика носа, но, посмотрев на наручники, которые были у меня за спиной, видимо, передумал и развёл руками.

— Черт его знает, товарищ подполковник! По всем признакам он трезвый! Да и вроде дурь никакую не употребил.

— Да, Корс, лучше бы ты пьяный был или обгашеный чем-то! А так просто получается, у тебя крыша поехала от того, что ты скоро на волю выйдешь. Так часто бывает с зеками перед освобождением! — сказал начальник колонии и затушил сигарету в пепельнице, которая стояла на столе.

— А что же мне теперь делать прикажешь? — задумчиво продолжил начальник колонии. — Этот инцидент на плацу замять не получится. Это в обычной колонии начальник может легко заткнуть зекам рты. А у нас на ментовской зоне все зеки — это бывшие сотрудники милиции, и писать жалобы в суд для них совсем не в падлу, как приблатнённым зекам на обычных зонах. А бывшие менты жалобы писать хорошо умеют. Ты сам это понимаешь. И те мужики, которым ты переломал рёбра, тебе точно не забудут это и не простят. Придётся тебе забыть об условно-досрочном освобождении. У меня теперь нет выбора. Ты сам в этом виноват!

Начальник колонии развел руками и снова закурил сигарету, по кабинету разнёсся дым крепкого табака. Я, пользуясь тем, что он немного задумался, стал осматривать его кабинет и увидел на столе начальника календарь, и, судя по дате, которая стояла на нем, сейчас 12 июня 1988 года.

— Если я всё таки попытаюсь замять этот инцидент, то те, кого ты отметелил, напишут заявления в прокуратуру, и у меня будут очень большие проблемы за то, что я скрыл преступление в колонии, а у нас они очень редко происходят. — продолжил он расуждать после небольшой паузы.

— Может быть, ты и псих, Корс, но я думаю, что ты точно не дурак и понимаешь, что ни о каком условно-досрочном освобождении не теперь может быть и речи до конца срока. Скорее всего, тебе добавят ещё годик-другой за эту драку… Так что ты у меня точно поедешь обратно на общий режим в Иркутск. Охладишь свою буйную головушку, климат там для этого очень подходящий! Пускай там с тобой и нянчатся! А чтобы ты больше ничего не учудил, или те, с кем ты подрался, не решили тебе отомстить, посиди-ка ты пока до этапа на Иркутск в изоляторе, от греха подальше! — подполковник встал из-за стола и открыл дверь кабинета и крикнул в коридор:

— Инспектор! Уведите его в ШИЗО! —

— Осужденный Корсиков, на выход! — устало зевая, сказал прапорщик, когда зашел в кабинет. Меня вывели из штаба колонии-поселения и повели куда-то вдоль рядов колючей проволоки. Открылась решетчатая калитка, и мы зашли в небольшое одноэтажное здание с решетками на небольших окнах, расположенных почти под самой крышей. Впереди меня шел один надзиратель, а дежурный по колонии шел сзади. Наручники с меня они благоразумно снимать пока не стали.

— Принимай постояльца! — сказал пожилой усатый прапор, который привел меня, дежурному по ШИЗО. Дежурным был молодой парень, наверное, только после армии устроился в колонию, его заспанное лицо было очень недовольным, потому что его разбудили из-за меня. Хотя, конечно, на службе спать ему совсем не полагалось.

— Пошли, Корс, я смотрю, ты без вещей! До подъема осталось два часа, и че тебе, блять, не спалось! — на ходу ворчал дежурный по изолятору. Вместе с дежурным по колонии он повёл меня по коридору, — Стоять лицом к стене! — сказал дежурный у двери одной из камер.

Я встал лицом к стене, дежурный по изолятору открыл двери в пустую камеру, я зашёл внутрь. Камера была очень маленькой, где-то полтора на два метра. Я лёг на деревянные нары, которые висели на цепях, прикреплённых к стене, и складывались днём, поднимаясь вверх, чтобы зекам в изоляторе жизнь мёдом не казалась и они спали только в положенное время. Двери камеры за мной со скрипом закрылись.

В голове моей ещё был определённый хаос. В принципе, как раз об этом меня учёные предупреждали, что моя память не сразу начнёт нормально функционировать. А что останется от памяти человека, в тело которого меня переместили, так вообще было неясно. Я лежал на деревянных нарах и старался навести порядок в своей голове, в общих чертах картинка у меня стала складываться, хотя и совершенно