Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка

старший из купцов, выйдя вперед. — Возьми любую виру за нашу вину, но пощади детей.

— Так, у вас же нет ничего, — развеселился я. — Вся земля Вилусы теперь принадлежит мне. А вы, купцы, и вовсе голодранцы! Чем вы мне виру отдадите?

— Так, наше добро… — произнес тот и осекся.

Он осознал. Все его достояние сложено здесь, в Трое. И теперь это не его добро, а мое. Что ни говори, а город войной взят. Воины не поймут, если их добычи лишат. На такое даже я не решусь.

— Что же с нами будет теперь? — прямо спросил купец. — Убивать ты нас не стал, имущества лишил. Мы теперь в этой жизни не стоим ничего.

— Олово кто из вас с севера возит? — спросил я.

— Да мы все его понемногу возим, — растерянно ответил купец. — Кто из Колхиды, кто от синдов.

— Я бы не стал вас щадить, но не так уж и много купцов, кто с теми племенами дела ведет. Предлагаю вам пойти тамкарами к Сосруко, царю Боспора Таврического, — показал я на начальника охраны. — Он вам справедливую долю выделит и от разбойников защитит.

— Таврического? — выпучили глаза купцы. — Тавры — племя дикое. Спасу от них нет. Мы из-за них вдоль южного берега моря Аззи плывем. Это же разбойники, каких поискать. Они родами живут, по двести-триста семей. Никогда там царей не было.

— Ну вот, — удовлетворенно посмотрел я на Сосруко. — Я же говорил, двух тысяч человек тебе хватит. Напомни, я тебе на карте удобную бухту покажу. Там город и поставишь.

— Как назовем, государь? — преданно посмотрел на меня Сосруко.

— Пантикапей, — подумав, сказал я.

Можно, конечно, и Керчью назвать, но не будем умножать сущности без необходимости. Пантикапа означает «рыбный путь». Рыбы сейчас в Азове столько, что они на одной осетрине разбогатеют. Никакого олова не нужно. Да! Не забыть бы научить их икру солить. А то ведь выбрасывать будут.

— Ну вот и славно, — сказал я. — У вас теперь ничего нет, почтенные, но зато есть царь, который о вас позаботится. Вы отплываете через месяц. Мои люди как раз собирают счастливых подданных по всему лукканскому берегу. Кстати, где архонт Антенор?

— Государь! — старик Антенор, которого привезли с Лемноса, выглядел плохо. Вид родного города, почти уничтоженного войной, привел его в полное уныние.

— У тебя будет много работы, Антенор, — я встал, хромая, и обнял его. — Приведи в порядок свой город. Сколько семей знати и купцов остались верны?

— Четырнадцать, государь, — ответил он, пряча глаза от стыда. — Они все ушли в изгнание вместе со мной.

— Наградим, — кивнул я. — Купцы на пять лет без налогов, а знать… А имена знати занесем на Столб у храма Великой Матери. Там лучшие из лучших записаны. Ну и землицы прирежем из доли вот этих… — я небрежно ткнул в сторону понурых мятежников.

— Благодарствую, государь, — склонился Антенор и вс тал на свое место. — Сколько ты еще будешь чтить нас своим присутствием?

— Три дня, — махнул я рукой. — Надо спешить. У меня еще в Аххияве дела есть. Мувасу приведите сюда.

Пленный царевич из Арцавы смотрел на меня с угрюмой усмешкой. Он связан, но смотрит смело и открыто. Я знаю этот взгляд. Так умирают храбрые люди. Этот уже умер. Он просто хочет услышать, какой именно казни его подвергнут. Что же, удивлю его.

— Ты честно бился, Муваса.

— В отличие от тебя, — усмехнулся он.

— Я спас тебе жизнь, — укоризненно посмотрел я на него. — А мог бы зарубить.

— Мог бы, — неохотно сказал он. — Ты был хорош. Я ошибся, и ты меня поймал. Сейчас бы я не совершил такую ошибку. Но что сделано, то сделано. Боги были на твоей стороне, царь.

— Чего ты хочешь, Муваса? — спросил я его. — О чем ты мечтаешь? Я могу дать тебе все.

— Я хочу жить в огромном дворце, — оскалился он, поймав отчаянный кураж смертника. — Хочу быть несметно богат и иметь сотню наложниц. А лучше две. Как тебе такая мечта?

— Это окончательная цена? — прищурился я. — Или ты хочешь поторговаться?

— А ты что, готов мне это дать? — царевич совершенно растерялся.

— Готов, — кивнул я. — Если ты будешь служить мне верой и правдой.

— Никто не назовет меня лжецом! — он гордо выпятил грудь, что в его положении выглядело довольно двусмысленно. — Если я дам клятву, то умру за тебя.

— Тогда договорились, — кивнул я. — Цена названа, и она меня устраивает. Жертвенник прямо перед тобой, царевич. Приступай.

* * *

Две недели спустя. Олинф. Фракия.

Я не мог больше есть и пить. Баранина во всех видах и вино вызывали у меня только тошноту. Но таково было гостеприимство в этой земле, свирепой к врагам и щедрой к друзьям. Отказаться пировать — немыслимое оскорбление для хозяев, а потому я мужественно запихивал в себя очередной бараний бок, который мне подавала Спато, жена моего брата. Впрочем, все плохое когда-нибудь заканчивается, и этот бесконечный пир тоже. А может быть, мы истребили всех баранов в округе, не знаю. Тем не менее, пьяный угар прошел, передав эстафету делам более насущным.

— Что у тебя с пастбищами, отец? — спросил я, когда мы остались вчетвером. Я, Элим, Анхис и фракиец Комо, его соправитель.

— Теперь я понимаю, что их немного, — невесело усмехнулся тот. — Поначалу мне эта земля казалась огромной и изобильной, но уже становится тесновато. Здесь всего одна долина, подходящая для выпаса. Наши стада принесли новый приплод, и скоро хорошие травы будут доставаться только лучшим из моих коней.

— Покажи мне, какие земли вы взяли? — я развернул на столе грубый чертеж, составленный еще в прошлый мой визит. Фракиец Комо, для которого любой рисунок был колдовством, опасливо отодвинулся и смотрел на карту издалека.

— Вот отсюда на западе, — Анхис уверенно показал в будущие Салоники, — от горячих ключей, и до вот этой реки. Там есть удобная переправа, мы там собираем пошлины.

Он ткнул в реку Стримон, что текла восточней Халкидики.

— И вот эти озера под нами, —