Главная роль 8 - Павел Смолин

Баронесса Шетнева, героиня моего короткого Дальневосточного романа, ни разу не сказала, что родившийся в более подходящий, чем мне бы хотелось, срок мальчик — мой, но… Но здесь не только срок совпадает: маленький Алексей настолько на меня похож, что мне остается только руками развести на тот факт, что о сыне я узнал всего три месяца назад — такое сходство никто из рулящих в тех краях людей не заметить не мог. Заметили, в меру сил помогали баронессе обеспечивать ее предприятиями безоблачное будущее малышу, но, полагаю, даже во время бесед тамошних генерал-губернатор без лишних глаз и ушей они не смели высказывать вслух свои мысли по этому поводу.

Проведя в раздумьях, самокопаниях и муках совести несколько дней, я не выдержал и рассказал о мальчике Маргарите. Она в ответ лишь пожала плечами, сказала что не обижается — зачатие произошло пусть и после моего признания на весь мир в любви к моей валькирии, но до ее согласия и в момент, когда против потенциального брака выступали все Романовы как один.

— Если захочешь увидеть мальчика, я не буду против, — прижимая к груди мою покаянно склоненную голову. — Если захочешь, я даже позволю нашим детям играть с ним. Но баронессы в своем доме я видеть не желаю.

Отделался легким испугом, но в жизнь баронессы и нашего с ней сына решил не лезть так же, как не лез до этого. И это тоже мягко говоря не помогает неприятно грызущей меня совести. К черту — покойный брат вообще японке со специфической социальной ответственностью ребенка заделал, а я что — святой? Пока существует аристократия, она будет плодить бастардов — это тоже, мать ее за ногу, историческая традиция не меньшая, чем необходимость время от времени гнать подданных на войну.

Глава 16

Великое горе постигло нашу семью, и я не пытался сдерживать слез — сегодняшней ночью, без лишних мучений и болезней, нас навсегда покинул добрый дядька Андреич. Еще вечером дядька с присущей ему бодростью контролировал работу дворцовых слуг, а утром не открыл глаз. Семьдесят три года, в чине обер-камердинера ушел — всем бы так жизнь прожить, но от этого не легче: чувство такое, будто с уходом Андреича стало меньше меня самого.

Лицо лежащего в гробу Андреича казалось строгим, а проникающие в церковь солнечные лучи игрой света и тени вселяли ложную надежду на то, что сейчас дядька встанет и устроит нам свое коронное «ужо я вас!».

— Совсем чуть-чуть до победы не дожил, — вздохнул стоящий за моей спиной Победоносцев.

Так и есть, но Андреичу та победа была до одного места — дядька, несмотря на то, что всю жизнь работал при Дворе, умудрился остаться человеком в высшей степени аполитичным, ибо считал, что у каждого на Земле свои заботы и свои цели, а в чужие лезут только кретины.

Когда наш духовник закончил отпевание, я подошел к гробу и положил ладонь на непривычно холодные, сложенные в последний «замок» руки покойника:

— Прощай, дядька. Спасибо тебе за все и прости, если что не так. Твоих не брошу и не обижу, но ты и сам о том знаешь. Спи спокойно, Михаил Андреевич.

Наклонившись, я поцеловал ленту с иконками на лбу Андреича и отошел, освободив место для прощания семье покойного: вдове, детям, внукам и правнукам. Большая у Андреича семья — здесь ему тоже можно только по-доброму позавидовать.

Тут бы траур объявить хотя бы на денёк, да дня три самим погоревать с поминками по Андреичу, но война, скотина безжалостная, ждать не станет, поэтому, пожав руки вдове и старшему сыну Андреича, я попросил у них прощения и отправился в Военное Министерство.

Уходят от нас старики. Рожденные чуть ли не в Наполеоновские времена, начавшие служить в Николаевские, видевшие своими глазами Крымскую войну с последовавшей за нею сменой статуса «жандарма Европы» на скромное «Великая держава». Видели они своими глазами отмену крепостного права, видели гибель Александра II, «реакцию» моего приемного отца и начало золотых времен, инициированное моими руками. Вот уж воистину — «в России нужно жить долго, тогда до всего доживешь». Удивительные времена выпали на долю поколения Андреича и немалой части моего государственного аппарата. Последний в истории человечества, по-настоящему «старый», венчающий собой эпоху «нового времени» век выпал им.

Эпоха модерна — вот она, уже на пороге, и Первая мировая война ее главный предвестник. Наступают времена окончательного слома старого миропорядка, который покуда еще силен в головах старших поколений. Честь, чувство ранга, радикальное даже не имущественное, а сословное неравенство — обо всех этих замечательных вещах очень любят сокрушаться знакомые старики. Воровать, впрочем, как показала практика, никакая «честь» не мешает. И лениться не мешает. И палки в колеса толковым инициативам вставлять не мешает чисто ради демонстрации личной удали. По крайней мере, так было до моего восшествия на Престол.

Не обольщаюсь — воруют, вредят и вообще неправильно распоряжаются полномочиями и сейчас, но все-таки поменьше. В ВПК так и вообще почти не воруют!

В Военном Министерстве, в отличие от недавнего моего визита, царило приподнятое настроение — прибыла техническая делегация от осман, уполномоченная обсуждать капитуляцию. Это с нашей точки зрения, а с точки зрения турецких союзников — сепаратный мир.

Эпоха изменилась, и там, где раньше войны заканчивались кусочком-другим территорий да контрибуциями, возникла гораздо более страшная для проигравших вещь — демонтаж самой государственности с последующей аннексией территорий. Аннексией окончательной и бесповоротной. Цели с началом войны были озвучены лично мной на всех должных уровнях: нынешняя война является завоевательной, и несколькими километрами землицы мы не удовлетворимся.

От этого смуглые рожи важных осман печальны — даже если отдельные члены Порты сохранили иллюзии и готовы «стоять до победного», подавляющее большинство уже достигло стадии принятия, иначе делегации бы здесь не было.

— Добрый день, господа, — поприветствовал я собравшихся.

С нашей стороны техническая группа тоже присутствует — смесь военных чинов и высокопоставленных работников профильного отдела МИДа.

Турки и наши отвесили мне поклон и расселись за столом: таблички с именами, графинчики с водой, писчие принадлежности перед каждым.

— Сегодня умер близкий мне человек, поэтому предлагаю перейти сразу к делу, — заявил я. — Прошу вас, — кивнул главе делегации.

— Благодарю, Ваше