Предчувствие беды. Книга 1 - Борис Спартакович Акимов

суп в большой фаянсовой супнице, пить кофе переходили в гостиную, и к кофе подавался ликер. Впрочем, у Рихарда и квартира была попросторнее, чем у Ковалевых, и мебель получше, хотя и тяжеловесная, на вкус Андрея, и хозяин встречал его при галстуке, пусть не в пиджаке, но в какой-то особой шелковой домашней куртке. В общем, вся атмосфера не то чтобы навязчиво напоминала, но скорее просто не позволяла забыть, что хозяин – все-таки замдиректора ведущего идеологического института, член-корреспондент Академии наук, человек партийный, уважаемый…

Подарки в этот дом тоже полагались другого рода: блок «Бранденбурга» и пара джинсов были бы встречены в лучшем случае легким поднятием бровей, потому что, во-первых, в доме никто не курил, кроме, кажется, младшего сына, и тот тайком. Во-вторых, Рихард был, как говорили, «прикреплен», то есть он и сам мог достать какие угодно сигареты. А в третьих, джинсы в этой семье не носили принципиально, полагая «эти крестьянские штаны» вредной и уродливой американской модой. Модой эти штаны, конечно, были, но ничего уродливого или тем более вредного Андрей в них не находил. Учитывая все это, гость торжественно вручил хозяйке привезенный из Петербурга большой альбом Серебряковой со знаменитым автопортретом в костюме Пьеро на обложке.

– Ох, какая прелесть! – воскликнула Ева, рассматривая альбом. – И какое дивное качество печати!

– Спасибо, Андрей, – улыбался Рихард. – Зинаида Евгеньевна – из моих любимых. Конечно, не туда она вернулась после Парижа, не туда… надо было ей в Москву ехать. Но у нас ее теперь тоже выставляют.

«Интересно, – подумал Андрей, – что бы с ней сделали в сороковых, если бы она вернулась в Москву…» Но вслух говорить не стал, а место этого сказал просто:

– Да, я знаю, видел ее выставку в прошлый приезд.

Кажется, с подарком он угадал. Петербургское издание альбома Серебряковой – это была ровно та степень крамолы, которая допускалась в этом доме. Никогда Андрей не осмелился бы привезти сюда ничего идеологически сомнительного, вроде той книги, которая лежала у него в дорожной сумке в гостинице. Но и перестраховаться – значило бы обидеть хозяев: все-таки они считали себя почти либералами, и ругать официоз в их присутствии было не только можно, но и поощрялось. Или не либералами? Государственниками? Почвенниками? Нациестроителями? Черт их тут разберет.

– За стол, Андрей, за стол, – говорил между тем хозяин. – Не знаю как ты, а мы проголодались.

Сели за стол. Андрей в который раз подивился серьезности, с какой Рихард и Ева следили за соблюдением обеденного ритуала: не дай бог положить хлеб не на хлебную тарелочку или налить красное вино в бокал для белого… В свой первый приезд, еще не зная особенностей дома, он позволил себе… Нет, конечно, никто ему ничего не сказал, но бровь была приподнята, и пауза в разговоре возникла, и взглядами хозяева обменялись быстрыми… Лучше не вспоминать. Никакого труда ему, конечно, не составляло соблюдать этот дурацкий застольный этикет. Вера, да и Зоя научили его сидеть за столом как должно и не путать вилки и бокалы, просто он не считал важными эти церемонии. Но покорялся, раз от этого зависели хорошие отношения с Рихардом.

У Новиковых было трое детей. Старшая дочь уже где-то работала и жила отдельно. Младшие сыновья – двадцать и восемнадцать – оба учились в Институте международных отношений, один на третье курсе, второй на первом, готовились в дипломаты. Но сегодня никого из детей дома не было, ужинали втроем.

Андрей всегда удивлялся: Рихарду сорок два, Еве – столько же, а дочь уже университет кончила? Сколько же лет им было, когда они поженились? На его вопросы Рихард смеялся – все надо делать быстро, Андрей, пока молодой, пока не успел опомниться, тогда и дети будут здоровые! Это у вас там до сорока лет ждут неизвестно чего, чувства, мол, проверяют.

Глядя с некоторой долей иронии и уважением на то, как старательно Рихард и его жена (хотелось сказать – супруга) имитируют то, что кажется им великосветским этикетом, Андрей невольно вспомнил давний свой разговор с Рихардом. Это было в один из первых его приездов. Тогда после обеда они сидели с Рихардом в соседней комнате, и Рихард, против обыкновения, оказался довольно пьян: то ли выпил днем, еще до обеда, то ли устал, то ли просто не рассчитал… Да и Андрей, вообще-то к алкоголю стойкий, в тот раз расслабился и задал вопрос, который трезвым, наверное, в этом доме никогда не задал бы. Подтолкнуло к откровенности еще и то, что в тот день они с Рихардом выпили на брудершафт, стали на «ты»… Ну, ясно дело, только когда вдвоем, в официальной же обстановке полагалось, несмотря на брудершафт, быть на «вы».

– Рихард, вот ты мне скажи: почему ваши меня пускают так просто? Ведь многим моим коллегам энэровскую визу получить не удается, а им ведь тоже надо по работе: какой же историк без московских архивов? А меня пускают. Почему?

– А ты лоялен, – легко ответил Рихард. – Ты ведь никогда не только не пишешь, но даже и не говоришь ничего против нас. Наши бонзы это ценят.

Андрея слегка передернуло: он, оказывается, лоялен…

– Ну и происхождение, конечно, – добавил Рихард.

– ?!

– Ты же немец.

– Какой я немец! Мои предки триста лет, как российские подданные.

– Не скажи, Андрей, все-таки кровь. От этого никуда не денешься. Кровь – это большая сила.

– А откуда твои бонзы знают, что я говорю и чего не говорю? – спохватился Андрей.

Но Рихард только хмыкнул:

– Давай лучше еще по глоточку.

На том вся откровенность и кончилась.

Сегодня разговор за столом вертелся вокруг пустяков: новой выставки, погоды, институтских мелких сплетен. Ничего серьезного. Кажется, это, по мнению хозяина, тоже входило в застольный ритуал – за обедом не говорить о серьезном. Андрей помянул вчерашнюю телепередачу, сказал Рихарду какой-то комплимент, внимательно слушал институтские сплетни и радовался, что можно просто болтать, потому что политических споров не хотелось. Но без политики все-таки не обошлось.

Когда перешли в гостиную, где уже был сервирован кофе, Андрей заметил на стене довольно странную картину, которой он в этой комнате не помнил. Странной она была потому, что выбивалась из торжественного стиля комнаты – и сама картина, и простая деревянная рамка никак не сочеталась ни с тяжелой золоченой мебелью, ни с толстым ковром на полу, ни с плотными шторами. На картине была изображена обнаженная женщина – не вся фигура, только голова, плечи и грудь, – раскинувшаяся на постели. Одна рука закинута за голову, другая – изломом брошена на постель. Странные пропорции: не искаженные, нет, но чуть-чуть смещенные. Странный цвет: яркий румянец на щеках, синева