Инженер Петра Великого 7 - Виктор Гросов

прорываться к своим! Мы станем для него маяком, а не еще одним камнем на шее! А весть о том, что здесь его ждут мы передадим.

И была Екатерина. Последний, решающий довод, гиря, перетянувшая чашу весов в сторону безумия. Я не мог ее бросить. И не мог увезти, больную, через кишащую татарами степь — верная смерть для нее и, скорее всего, для всего отряда. Она наш якорь. И он, как ни парадоксально, не тянул нас на дно, а указывал единственно верный курс. Мы должны были остаться. Да и Петр будет стремиться попасть сюда, к императрице.

— Мы не будем гоняться за призраком надежды, господа. Мы сами станем этой надеждой. С этой минуты наша задача меняется. Мы не спасательный отряд. Мы — крепость. Мы превратим Яссы в бастион, о который турки обломают себе зубы, и дадим Государю цель для прорыва. Повторяю: мы не спасаем его там. Мы даем ему шанс спастись сюда.

Я жертвовал маневром, стремительностью, призрачной надеждой на быструю помощь — ради создания мощной стратегической позиции, способной перевернуть исход всей партии. И была еще одна мысль, которая перевешивала вариант с этим городком.

На лицах моих офицеров читалось и сомнение, и понимание. Они были солдатами, привыкшими к приказам. Я же предлагал им сложную, многоходовую игру, где риск был запредельным, а успех — туманным.

— Ваше благородие… — Дубов покачал головой, возвращая меня к реальности. — Это все слова красивые. А на деле — Яссы не крепость. Стены ветхие, того и гляди рухнут. Гарнизон — молдаване, которые разбегутся при первом же выстреле. Нас просто сметут.

— Сметут, если мы будем играть по их правилам, — ответил я, и на губах у меня, появилась усмешка, которую они видели под Азовом. Улыбка инженера, которому только что поставили невыполнимую задачу. — А мы не будем. Мы снова изменим правила. С этой минуты, господа, наша армия прекращает быть армией. Она становится самой большой и странной строительной площадкой в истории войн. И первым делом мы построим то, что позволит нам смотреть врагу в лицо не снизу вверх, а сверху вниз.

Каким бы унизительным ни был провал первого «Вознесения» в ущелье, он преподал мне важнейший урок. Та неуклюжая, сшитая из мешков махина, подстреленная и беспомощно повисшая на скале, вскрыла мою главную ошибку. Сила этого аппарата не в способности нести одну-единственную, неточную бомбу, а в его истинной мощи — высоте. В возможности подняться над полем боя и увидеть все как на ладони.

Ударив ладонью по карте, я начал объяснять.

— Господа, дальность прицельного пушечного выстрела — верста, от силы полторы. Следовательно, вражеский командир, чтобы управлять боем, должен находиться в пределах этой версты, видеть цели и маневры наших войск. Он — мозг их армии, мозг, который находится в пределах досягаемости, но которого мы не видим. Он прячется за холмами, за лесами, за тысячами своих солдат. А теперь представьте, что у нас есть глаз, который поднимется над полем боя на две, на три версты. С такой высоты вся их армия будет как на ладони. Мы увидим где стоит шатер их паши, где развернуты главные батареи, откуда готовится удар конницы. Мы превратим их в мишени.

Теперь в их глазах мелькнуло понимание. Это был математический расчет. Асимметричный ответ, способный переломить ход битвы.

Первым делом я отправился к наместнику, который на этот раз встретил меня без тени улыбки. Мой разговор с офицерами он явно слышал, повергнув в растерянность.

— Господин бригадир, — начал он осторожно, — Вы полагаете, что Государь…

— Я полагаю, ваше сиятельство, что мы должны готовиться к худшему, — прервал я его. — Вы человек умный и понимаете: если армия Государя будет разбита, следующей целью турок станут Яссы. А теперь ответьте честно: сколько продержится ваш гарнизон?

Он опустил глаза.

— День. Может, два. Молдаване не станут умирать за русского царя, если увидят, что дело проиграно.

— Вот именно. А теперь представьте, что будет с вами, когда город падет. Думаете, Великий Визирь оценит вашу верность нашему союзу? Не думаю. Ваша голова станет его трофеем.

Он побледнел. Я попал в точку.

— Но… слухи о вашей победе под Азовом… Говорят, вы колдун… Это правда?

— Правда в том, ваше сиятельство, что я умею решать невыполнимые задачи. И сейчас собираюсь решить вашу. Я могу спасти этот город и вашу жизнь, но для этого мне нужны полномочия. Абсолютные. Право реквизировать любые материалы, созывать на работы любого жителя, от последнего нищего до знатного купца. На время я должен стать хозяином этого города.

Он смотрел на меня с суеверным ужасом. Легенда об «азовском чуде» вполне могла дойти и сюда. Он не понимал, как я собираюсь это сделать, но верил, что я могу. После недолгих колебаний он кивнул, передавая мне власть над городом ради спасения собственной шкуры.

Следующий визит, самый важный и тяжелый, — к Екатерине. Меня провели в тихие, полутемные покои. Укутанная в меха, императрица полулежала на кровати. Лицо осунулось, под глазами залегли темные тени.

— Петр Алексеич, — он слабо улыбнулась. — Рада вас видеть. Говорите.

По пути к ней, наместник Кантемира вкратце поведал о том, что произошло с Екатериной. И я, честно говоря, был немного шокирован. Вообще не помнил, чтобы такое было в моей истории — хотя, с моими-то знаниями, не удивительно. Я изложил ей все: о Прутском котле, о предательстве Брынковяну, о безнадежности положения. Она слушала не перебивая. Надеюсь, она не будет спрашивать о том, откуда я все это знаю. На крайний случай спишу на Брюса, кто как не он должен знать о тайнах этого мира. Когда я закончил, она долго смотрела в одну точку.

— Он не знает… — прошептала она, — о предательстве.

— Боюсь, что так, ваше величество. Государь уверен в победе.

— Значит, он должен узнать, — она выпрямилась. — Он должен узнать. Но как передать весть?

— Я работаю над этим, ваше величество. Мы построим машину, которая поднимется выше птиц. И она понесет не только наши глаза, но и нужные вести. Но для этого…

— … вам нужны ресурсы, — закончила она за меня. — Я понимаю.

Подозвав фрейлину, она что-то тихо ей сказала. Та, поклонившись, вышла и через минуту вернулась с тяжелой, окованной железом шкатулкой.

— Здесь все мои личные драгоценности, Петр Алексеич, — сказала она, открывая крышку. Внутри тускло