Телохранитель Генсека. Том 6 - Петр Алмазный

что солнце сегодня так и не выглянуло из-за туч, была залита светом. Операторы, разбирались с софитами, устанавливали камеры. В этот раз народу было немного, не так, как на больших конференциях, всего пять человек. Еще двое разбирались с кабелем. Снимали и для Центрального телевидения, и для американского. По крайней мере трое из присутствующих думали и переговаривались на английском.

Леонид Ильич вошел в зал первым, прошел к мягкому стулу с высокой спинкой и удобными подлокотниками. Сел ровно, спина прямая, будто скинул с десяток лет. Уолтер Кронкайт вошел следом за ним и расположился напротив. Небольшой полированный столик между ними уставлен пепельницами, водой в хрустальных графинах и высокими стеклянными стаканами.

Кронкайт сосредоточенно перелистывал блокнот, проверяя заготовленные вопросы. Иногда он поднимал взгляд, слегка рассеянный, добродушный, и как-то неуловимо становился похожим на большого ребенка, который вдруг получил подарок и искренне этому радуется. Глядя на него я бы никогда не подумал, что это — американский идол. Человек, который каждый вечер говорит американцам, что произошло в мире, в конце каждой программы вставляя свое фирменное: «Вот такие дела»…

Обратил внимание, что около стола еще два свободных стула. Но тут же в зал вошел Суходрев. Он поздоровался с Леонидом Ильичом, Кронкайта поприветствовал на английском и, отодвинув стул чуть в сторону, чтобы быть рядом, но в то же время не на первом плане, приготовился переводить.

Леонид Ильич обвел взглядом присутствующих, кивнул, заметив меня и повернулся к американцу:

— Ну что, начнем?

Журналист задавал вопросы, Суходрев синхронно переводил, а Брежнев отвечал — четко, весомо.

— Ради чего я прилетел в Советский Союз? — сразу взял быка за рога Уолтер Кронкайт. — Первый и главный вопрос, о котором сейчас говорят все, особенно после заявления мистера Сахарова, это авария на Белоярской АЭС. Расскажите, что там случилось и надо ли волноваться мировому сообществу?

— Думаю, вам лучше всего об этом расскажет непосредственный участник событий, — Леонид Ильич посмотрел на меня, приглашающе махнул рукой и попросил:

— Владимир Тимофеевич, присоединяйтесь к нам.

Я прошел к столу, занял четвертый стул.

Дальше Кронкайт спрашивал, я отвечал. Суть моего рассказа сводилось к тому, что была предпринята попытка диверсии. Подробно рассказал, что во время учений учебные заряды были заменены на боевые, но удалось во-время их обезвредить. Рассказал, что учения были отменены, что ситуация под полным контролем, как это могли видеть все желающие из передач советского Центрального телевидения. Добавил, что сейчас в Свердловске находится большая группа иностранных журналистов, включая того самого Мастерса, собственно, и запустившего непроверенную информацию в газеты.

Дальше интервью как-то незаметно пошло в русле обычной деловой беседы. Говорили много, об успехах и недоработках, о том, что разрядку нужно продолжать, что не нужно скрывать информацию об инцидентах, если таковые случаются. Иногда обращались ко мне и я вставлял свои пять копеек.

Кронкайт задал вопрос о количестве ракет с ядерными боеголовками на территории других государств Варшавского договора.

В глазах Леонида Ильича вспыхнула искра превосходства человека, за которым стоит мощь огромной державы. Причем державы, которая находится на подъеме, растет, развивается. Это было превосходство человека, который хорошо знает и цену ошибок, и цену слов.

— Уолтер, вы, американцы, любите все считать. Ракеты, боеголовки, проценты. Вы смотрите на карту, как бухгалтер на баланс. А нужно смотреть… — он сделал паузу и внимательно взглянул на собеседника, — нужно смотреть в сердца людей. Никто в Советском Союзе не хочет войны. Мы заплатили за мир двадцатью миллионами жизней. И эта цифра хоть и официальная, но очень приблизительная. До сих пор идут поисковые работы и появляются новые могилы погибших на Великой Отечественной войне. А сколько еще не обнаружено? А сколько погибло в море? Эти цифры для нас не статистика эти цифры — наша память. И она не позволяет нам быть слабыми.

Я смотрел на Леонида Ильича и видел не старика, отнюдь. Человек, чья эпоха казалось бы, подходила к концу, вдруг показался мне похожим на скалу. Ту самую, о которую разбивались все волны — и холодной войны, и противоречий, как внутренних, так и внешних. В его медлительности была не дряхлость, а неспешная мощь. Он не торопился, потому что был уверен: время работает на нас и на нашу страну.

Леонид Ильич произнес что-то на счет разрядки, улыбнулся, его знаменитые брови взлетели вверх. Улыбка получилась искренней и немного лукавой. Кронкайт в ответ рассмеялся. Напряжение мгновенно, вызванное последним вопросом американца, растаяло.

Дальше они беседовали, если не как старые приятели, то уж как люди, прожившие большую жизнь. Я вспомнил, что Кронкайт на десять лет моложе Леонида Ильича. И скоро они оба станут историей. Сколько лет им осталось?..

Они заговорили о Второй мировой. Кронкайт рассказал, как он участвовал в отражении контрнаступления фашистов в Арденнах. Попал в самое пекло.

— Тогда нам было горячо, — сказал он. — Ваше наступление на Восточном фронте фактически спасло нам жизнь. И я, как и все те, кто воевал в Европе, прекрасно понимаем, как важен мир, и как важны союзники. Такие вот дела… — закончил беседу своим фирменным выражением Уолтер Кронкайт. Но Леонид Ильич, посмотрев прямо в камеру, заявил:

— Как вы понимаете, в отношениях Советского Союза с Западом, есть только два пути: взаимное уничтожение или взаимное уважение. И уважают сильного. Потому все попытки ослабить Советский Союз будут жестко пресекаться.

Последнее слово осталось за ним, подумал я. Красиво закончил, ничего не скажешь. Еще подумал о том, какую колоссальную тяжесть представляет из себя такая власть. И, как не странно, символом этой власти стал человек с мягким, отеческим голосом.

А вот то, что я «засветился» рядом с Генсеком в этом интервью вызовет волну зависти и злобы, а так же станет предпосылкой к всплеску интриг, просто уверен.

И убедился в этом сразу после интервью. Первый, кого увидел, когда вышли из зала, был Кулаков. Он смотрел на меня с неприкрытой злобой.

Насколько я помню, Кулаков очень рано умер в моей прошлой жизни. Уже в этом, семьдесят восьмом году, недавно еще обласканный Брежневым, он, как писали либеральные историки, впал в немилость по непонятной причине. Все, как это было принято в той, гуляевской реальности, списывали на начинающийся маразм Брежнева, на интриги Щелокова, но вот что случилось на самом деле?..

Трения между ним и Косыгиным должны были начаться в этом году, в аккурат после новогодних праздников. Однако, Косыгин уже на пенсии, и какой будет дальнейшая судьба Федора