Физрук: на своей волне - Валерий Александрович Гуров

одном из верхних шкафчиков пачку с сухим кормом, потряс в руках.

— Не, дружок, — покачал я головой. — Если этим питаться, у тебя печень к чёртовой бабушке отвалится.

Захлопнув шкафчик, я вернулся к кастрюле.

— Значит, жди, будешь кашу есть.

Перед тем как высыпать овсянку по тарелкам, я вспомнил про Аню. Подошёл к её двери, постучал костяшками.

— Подъём, страна огромная!

Ответ прозвучал мгновенно:

— Я сплю!

— Всё проспишь, — проворчал я.

Дверь не открылась.

— Вов, ну у меня единственный выходной, дай поспать!

Я пожал плечами.

— Ладно, спи дальше.

Каша наконец дошла. Я выключил, достал из шкафчика тарелку — не глубокую, а поменьше. Такой старый приём: кажется, будто наложил гору, а на деле порция крохотная. Селёдку на блюдце никто не называет пиром, а мозг, когда видит полную тарелку, верит, что ты наешься до отвала.

Отсыпав каши себе, взял собачью миску и туда тоже «отгрузил» пару ложек овсянки. Поставил на пол, постучал по краю миски пальцем.

— На, братец, жри.

Рекс подбежал, ткнулся носом в миску, понюхал. Глянул на меня исподлобья, как будто я его надурить решил, и отступил на шаг. Стоит, таращится, хвост нервно подрагивает.

— Чё, горячо? Или жрать не хочешь? Дают — бери, бьют — беги, не слыхал?

Я сел за стол, зачерпнул ложкой овсянку и начал есть.

Дверь тихо скрипнула и на кухню вошла Аня — босая, в майке на несколько размеров больше, волосы спутаны, а глаза полузакрытые. Зевнула девчонка так, что слёзы выступили.

— Доброе утро, Вов, — она нащупала стакан, набрала воды и сделала внушительный глоток.

Кстати, правильная привычка — день надо начинать именно с этого.

— Приятного тебе аппети… — она не договорила, уставившись на миску Рекса, где лежала каша.

— Вова, ты чего? Да он же такое не ест!

Я пожал плечами.

— Ничего, захочет по-настоящему жрать — ещё и не то будет есть. По крайней мере лучше твоих сухих какашек.

— Не издевайся над Рексом, — нахмурилась Аня и нагнулась, чтобы поднять миску.

Я заметил, как её взгляд скользнул к моей тарелке. Овсянка, никакой колбасы, ни бутербродов. А рядом на полу стояли два пакета, до отказа набитые выброшенными булками и майонезами.

— Ого, — изумилась она и даже сразу проснулась.

— Ты смотри, прям серьёзно взялся?

— По-другому не умею, — заверил я.

Аня достала из шкафа какой-то пакетик, открыла и вывалила в другую миску что-то мягкое и пахнущее мясом.

— Вот так, малыш, — сказала она Рексу и сунула миску на пол.

Рекс аж бросился на миску, чтобы эту жижу скорее сожрать. Я же уставился на пакетик, читая название.

— Ты серьёзно? — я аж кашей подавился и закашлялся. — Это ж кошачий корм.

— Не кошачий, — поправила она. — Универсальный. Для мелких пород. У него желудок нежный, ветеринар сказал так кормить.

— М-да… — протянул я.

Когда Аня выпрямилась, я заметил у неё на руке тёмный синяк, будто от свежего удара.

— Чё это у тебя? — я кивнул на её запястье.

— Да так… ударилась, — слишком быстро ответила девчонка, прижав руку к бедру.

— Это твой Котя? — насторожился я.

— Нет, — отрезала она и отвернулась.

Но по глазам было видно, что Аня врёт.

Не дожидаясь новых вопросов, она схватила полотенце и скрылась в ванной, хлопнув дверью.

Я посмотрел на миску. Рекс уплетал кошачий корм за обе щеки, довольно хрюкая. Я хмыкнул.

— Эх, слабак…

Я закончил с кашей, оставил тарелку в раковине и пошёл в комнату. Всё-таки по квартире я слонялся в одних трусах. Не то чтобы Аню это хоть сколько-нибудь смутило, просто было стремно самому. Вот приведу себя в форму — и тогда можно будет щеголять.

Я открыл дверцу старого шкафа и… озадаченно вскинул бровь. На вешалках уныло висели три рубашки. Одна в мелкую клетку, потерявшая цвет, вторая серо-жёлтая с залоснившимися манжетами, третья и вовсе с оторванной пуговицей. Рядом болтались пара пиджаков, помятых так, что даже утюг не возьмёт. Брюки с затёртыми коленями висели тут же…

Всё это было похоже на склад секонд-хенда, куда свозят тряпьё по гуманитарке.

На нижней полке валялись старые спортивные трико с вытянутыми коленками, ткань была заляпана белой краской. Рядом лежала майка — серо-бурая, с жирными пятнами.

Такое бы «добро» в поле на пугало надеть, чтобы ворон разгонять…

Я смотрел на это всё недолго. Сходил на кухню, взял ещё один пустой пакет, тряхнул его, чтобы раскрылся.

— Ладно, начнём новую жизнь с чистого листа.

Первым в пакет полетели рубашки. Потом брюки. Следом пиджаки, от которых пахнуло старым потом и нафталином. Я складывал всё быстро, будто боялся, что рука дрогнет и я пожалею.

Закончив, я выпрямился, вытер ладонью лоб и оглядел опустевший шкаф. Пусто. На перекладине сиротливо осталась висеть одна белая рубашка — почти новая, видно, Вовка берег для праздников. Но и она смотрелась жалко.

Я натянул старые кеды, которые больше напоминали тапки на шнурках. Надел трико с вытянутыми коленями и майку. Взял тяжёлые сумки, набитые выброшенной жратвой и ветхой одеждой. Рекс прыгал вокруг, виляя хвостом, явно предвкушая прогулку.

— Ну что, боец, пошли.

Мы вышли в подъезд. Я — нагруженный как ишак, пёс — радостный и суетливый.

Лифт тронулся вниз, и я почти автоматически поднял глаза на табло с цифрами. Когда на электронном экране замерла цифра четвёртого этажа, где жил Юра со своим кобелём, я невольно сжал кулаки.

Но кабина не остановилась. Лифт поехал вниз.

Мы вышли из подъезда.

Я подтащил сумки к мусорным бакам. Рекс важно шёл рядом, но его взгляд то и дело скакал по сторонам, будто он ждал подвоха.

Я поднял первый пакет и закинул в контейнер. Тяжело бухнуло внутри. Следом полетели второй, третий, четвёртый.

Всё.

Старый хлам остался там, где ему и место.

Я вытер ладони о штаны, посмотрел на Рекса.

— Ну что, готов?

Собака глянула снизу вверх, поджала уши и тихо тявкнула, будто отвечая.

— Будем бежать. Но смотри, братец, халявы не будет.

Я сделал первые шаги. Рекс побежал рядом, то забегая вперёд, то оглядываясь на меня.

Первые метры дались легко, но стоило ускориться хоть немного — и организм моментально показал, насколько он в упадке.

Каждый шаг отдавался глухим щелчком в коленях. Жир трясся в такт шагам. Да я, мать