Человек за бортом - София Цой

нежилого, мигала лампа и возникала странная тень. Иногда, работая в ночи, он замечал, что там кто-то ходит или неподвижно смотрит на него из темноты. Он плотно занавешивал окна, несколько раз просил меня остаться на ночь. Но я не видел никаких силуэтов, никаких ламп, теней, а в последний раз там и вовсе висели шторы. Мне подумалось: «Наверное, у Вала снова разыгралась фантазия», – и я посоветовал ему пить перед сном успокаивающий отвар. Удивительно, что на этот высокомерный совет он не разозлился и не обиделся – просто растянул губы в улыбке и произнес: «Ты прав». А я сейчас мы стояли между его домом № 7 и домом № 8, где пятый этаж озарялся одним-единственным окном, выходящим ровно на зашторенное окно Валентина.

– Не спит, – подхватил ножи и револьвер Николя. – Будет весело.

Сердце стучало с каждым новым пролетом все быстрее, и когда нога ступила на пятый этаж, я уже был готов спустить курок. Замок поддался Жаку быстро. Николя и Анри влетели первыми. Мы оставались на позициях: я у лестницы, почти лежа, Жак – за дверью, руки на ружье. Ожидался сигнал, звуки сопротивления, но было тихо. Через пару секунд бойцы вышли со словами:

– Здесь никого нет.

Небольшая, тускло освещенная одной из двух люстр квартира, по планировке идентичная квартире Валентина, действительно пустовала. Узкий коридор-прихожая соединялся с небольшим залом, тот уводил в спальню и кухню. Между ними располагалась тесная уборная. Мебель и картины окутывала белая ткань, в воздухе стоял аромат камфорного эфирного масла, которое часто использовали для защиты от моли и клопов. Кто бы ни жил здесь раньше, прежде чем покинуть квартиру, он оставил все в целости и сохранности. И почему-то я был убежден, что это был не мсье Алекси Левант.

– Проверьте квартиру на наличие улик. Может, нам оставили какой-то сюрприз, – приказал я.

– А куда этот урод подевался?

– Должно быть, он понял, что Первый штаб собирается возбудить дело в отношении него и Вебера, и решил слинять, пока не поздно.

Утром следующего дня я направился с этой новостью к Элиоту. По дороге я подхватил телеграмму от Джонсона, в которой сообщалось, что жандармы Дион, Лассаль и Верн уволились по собственному желанию, а Вебер в утренней газете раскаялся в содеянном и пообещал сотрудничать со следствием. О Леванте писали как о не признавшем вину руководителе. Про его отсутствие не было ни слова.

Дома у Ленни я пошел на звуки фортепианной мелодии, которая разливалась по воздуху, как свет. Елки уже не было, и теперь центральное длинное окно освещало весь зал, а место перед ним непривычно пустовало. Элиот сидел за роялем, держа осанку величественного артиста, руки его плавали по клавишам. Медленно опускалась педаль под лакированным ботинком. Ко мне он повернулся только головой – руки продолжали играть. Наконец он опустил крышку и указал на письменный стол, за которым работала Софи. Туда он принес румяные клубничные оладьи, полил их жидким белым шоколадом и украсил малиной.

– Это я сам, – сказал он с гордостью и взял с журнального столика у дивана чайник.

В тонких чашках заалел мой любимый вишневый чай с кардамоном и соленой карамелью.

– Это тебя так любовь окрылила? – хмыкнул я. – Предупреждаю, мои новости совсем не романтичные.

– Не томи, дружище, – отмахнулся Ленни.

На новость о Леванте он отреагировал скупо, как будто предполагал, что так будет. Он попросил дождаться всех и обсудить это всем вместе. На краю стола газеты и черновики Софи сменились папками, перевязанными жгутом. Тогда я понял, зачем днем ранее он просил отправить моих помощниц Люсиль и Мари в Морское министерство, в архивную библиотеку Лиги Компаса.

Элиот не уточнил, для чего именно, да девушек это и не интересовало. Они, как солдаты, исполняли любой приказ, если он исходил от меня или моего близкого знакомого. И, зная их дотошность и внимательность, я ожидал, что Люсиль и Мари точно сделают то, что им передали на записке в конверте вместе с вознаграждением.

– Они навели справки о некоторых личностях. После обсуждения со всеми мы поймем, кого еще искать. Как тебе оладьи?

– Как и ты, просто непревзойденные, – пробормотал я с набитым ртом.

Ленни просиял. Последние несколько дней, несмотря на ранение, он выглядел расслабленным и воодушевленным. Он улыбался, смеялся, составлял меню, хотя еще недавно ходил с траурной миной и мог целый день не есть. Он вновь вернулся к своим произведениям – играл их и дописывал незавершенные. Когда Софи спала или, как вчера, вынужденно отсутствовала из-за нашей операции, он сидел на диване и долго смотрел, вероятно, на ее фотографии. Лицо его оживляла нежная влюбленная улыбка, какой у него я не видел очень давно.

Он всегда был скуп на эмоции. В его холодной семье проявления привязанности не поощрялись или даже не практиковались, поэтому он всегда, с самого детства, пренебрегал объятиями и трехкратными приветственными поцелуями. Когда я увидел, как он прикладывает к щеке, а потом к губам – так пламенно, но так кротко – руку Софи, я изумился. Вал тогда даже провел ладонью мне перед глазами, чтобы я пришел в себя.

Мне хотелось задать Ленни много вопросов: «Почему она? Неужели у вас с ней все так серьезно? Вы не торопитесь? А про близость – это правда или как?» Его белая свободная рубашка приоткрывала ключицы, на которых алели кровоподтеки, оставленные маленькими женскими губами. Я вспоминал, как он звал ее: «Софи… Софи… Софи…» – беспамятно, еле слышно, в бреду лихорадки. Искал ее руку. Он просыпался в холодном поту и жмурился от боли в висках и спине, но, когда Софи приходила, он говорил, что уже выздоравливает. А потом через силу натягивал торжественный костюм, притворялся, а в своей комнате заваливался в постель и засыпал, как только раненая голова касалась прохладной подушки.

– И кто вы теперь друг другу? – выпалил все-таки я, вытирая салфеткой рот.

– Теперь она моя дама.

– А «моя дама» – это в каком смысле?

– В том, который тебя шокирует, – хмыкнул Элиот.

– Как лихо.

– А зачем медлить?

– Нет, я Софи очень люблю, но ты уверен в ней? А в себе?

– Уверен. Я понял это, как только увидел ее. – Его голос звучал непоколебимо. – Родное узнается всегда.

Спустя час с первого этажа послышались голоса. Мы спустились всех встретить. Винсента, Найджел и Освальд разместились на одном диване, а Софи, Ленни и я – на противоположном. Как только я закончил с новостью о Леванте, Элиот взял папку с журнального столика и сказал:

– Я не удивился, когда Келси сообщил об этом. Потому что инспектор Алекси Левант на самом деле никакой не Алекси Левант. Его зовут Алексей Левандовский.

Он пересел на кресло между нашими двумя диванами и раскрыл личное дело этого мужчины. Его имя вызвало в моей памяти болезненные воспоминания, но я очень надеялся, что это совпадение. На лицах всех остальных застыло недоумение.

– Русский поляк, тысяча восемьсот пятьдесят пятого года рождения. Правнук Левандовских, которые вступили в Лигу Компаса в период первого созыва после «открытия», участвовали в ряде военных кампаний и представляли Россию в Лиге, но одновременно были одними из первых, кто позже инициировал раскол.

Элиот вручил папку соседнему дивану, и Освальд, Найджел и Винсента принялись рассматривать пожелтевшие страницы. Все дела в Лиге Компаса дублировались на трех языках – официальных языках организации (французском и английском) и на языке того, чье это было дело (в данном случае на русском). Винни и Освальд заинтересованно изучали размашистые каракули. Ос даже надел очки.

– В архивах также зафиксировано, что семейство Левандовских придерживалось радикальных взглядов, – продолжил Элиот, глядя на Винсенту и Оса. – Вы понимаете, о чем я?

– Ты про Национальное правительство? – подняла голову Винсента.

– Да.

– А что это? – растерянно оглядела их Софи.

– Это главный орган власти в Царстве Польском – одной спорной области в составе Российской империи. Он сформировался во время Январского восстания шестьдесят третьего – шестьдесят четвертого годов.

– Так, – кивнула она.

– Их семейство непосредственно участвовало в восстании. Левандовские