Месяц светит по просьбе сердца моего - Пим Вантэчават

края поля: отец, сложив руки на груди, неотрывно смотрит на него, мать держит голову руками, застыв в напряженном ожидании. Он снова переводит взгляд на свою цель. Так четко. Просто идеально. Он бьет.

Кристелль смотрит на него.

― Том, все в порядке?

У нее встревоженный вид. Ее отец тоже внимательно смотрит на него.

Томми выдавливает лучезарную улыбку.

― Конечно, а почему нет?

Чуть позже они втроем идут по южному Лондону, едят картошку фри с соусом, пьют пиво и обсуждают, какие у Томми и Кристелль планы теперь, после окончания университета.

Кристелль собирается немного попутешествовать со своей девушкой Дианой, возможно по Азии или Южной Америке, а потом ― устроиться в какой-нибудь музей.

― Или, ― говорит Роджер с искоркой в глазах, ― если ты хочешь пойти в магистратуру…

― Папа, с чего мне идти в магистратуру?

― Ты же любишь учиться! А потом… Я не знаю… Может, аспирантура? Доктор Кристелль…

Кристелль цокает языком, качая головой.

― Папа, не надо.

Роджер смеется.

― Ну, может, когда-нибудь, Крис, не зарекайся. Томми, а ты?

Томми делает глубокий вдох и пару секунд раздумывает над вопросом. Ответ удивляет даже его самого.

― Я думал устроиться в университет, где работал отец, ― говорит он. ― У меня там есть знакомые, а исследования, над которыми они с мамой работали, так и не закончены, так что… Я не знаю.

― Ого, Томми, ― говорит Кристелль. ― По-моему, ты ни разу об этом не говорил.

В воздухе повисает тот факт, что он почти никогда не говорит о родителях. Роджер понимающе улыбается и хлопает его по плечу:

― Мне кажется, это отличная идея, сынок.

На его остановке они обнимают Томми на прощание. Когда они с Кристелль отстраняются друг от друга, она на секунду задерживается, высматривая что-то в его лице.

― Увидимся, да?

Томми кивает и целует ее в щеку.

― Я тебе позвоню.

Она выразительно смотрит на него.

― Нет, не позвонишь.

― Ну ладно тебе, Крис. ― Он подмигивает. ― Совсем в меня не веришь.

Подходит автобус, и он втискивается в него вместе с толпой болельщиков. Когда автобус отъезжает, он оборачивается, чтобы в последний раз посмотреть на них. Роджер обнимает Кристелль, и они оба улыбаются и машут ему.

Проезжая по Лондону, он не может избавиться от ощущения, что сегодня что-то изменилось. Выйдя из автобуса, он хочет пойти домой, но ноги почему-то ведут его в другую сторону. Сам не понимая как, он оказывается в парке, том самом, где был с Кристелль, когда та впервые спросила о его родителях. Том самом, где он играл в футбол в детстве. Его мысли обращаются к сестре, и он вдруг вспоминает, что до сих пор не ответил на ее короткое сообщение, в котором она поздравила его с выпуском.

Он садится на скамейку и закуривает. Думает об адреналиновой лихорадке на матче, о реве толпы после голов. О том, как его обнимал отец Кристелль. Но почему-то перед глазами у него постоянно возникает лицо отца.

Прошло столько лет, и он уже не уверен, что точно помнит все его черты. Как выглядел отец, когда смеялся или улыбался? Какая у него была стрижка? А изгиб губ? Взгляд? Если Томми сейчас встанет, он будет выше отца? А голос? Иногда, закрывая глаза и концентрируясь изо всех сил, Томми думает, что способен припомнить ответы на все эти вопросы. И все же эти мелочи продолжают ускользать.

Его накрывает почти сокрушительная волна грусти. От горя у него пересыхает в горле, а в груди поднимается паника, словно из его тела вот-вот вырвется жуткая темнота, разрывая все его жилы, все вены.

Вцепившись в скамейку, он заставляет себя сделать глубокий вдох. Выдохнув, он закрывает глаза. Есть и хорошие воспоминания. Должны быть. Но даже они столь же мучительны, как очередной вдох.

Он долго сидит и курит. Он не плачет; думает, что сейчас физически на это не способен. Лишь с наступлением темноты он встает и идет домой.

Когда он возвращается, в доме совершенно тихо: с кухни не доносится никаких звуков, и телевизор в гостиной молчит. Однако свет горит. Он останавливается у входной двери, наполовину стянув куртку.

― Ама? ― кричит он. Но ответа нет.

Он делает шаг, затем другой. Все это время голос где-то глубоко внутри велит ему оставаться на месте, не делать ни шага дальше. Потому что за каждым поворотом ждет что-то непредвиденное и ужасное, ведь так?

Он доходит до середины прихожей. Гостиная ― направо. Именно этот поворот он и должен преодолеть.

― Ама! ― снова зовет он. И снова ответа нет.

Ему хочется вернуться к двери. Еще раз проделать весь путь до парка, сесть в автобус, снова оказаться в «Селхерст-Парке» с Кристелль и Роджером, прожить этот день заново, чтобы не нужно было входить в комнату.

Но, конечно, как бы ему этого ни хотелось, в жизни так не бывает. Так что Томми поворачивается и входит в гостиную.

Джошуа и Лили

1991

Для свадебного букета Лили выбрала белые лилии ― пять цветков на длинных стеблях, перевязанных золотой веревочкой, ― и простое платье кремового цвета. Волосы она собрала в элегантный пучок. В ушах сияли серебряные серьги, а на пальце тускло поблескивало в электрическом свете дешевое обручальное кольцо. Джошуа надел свой единственный костюм, который он купил в секонд-хенде в Чайна-тауне для мероприятия на втором курсе университета.

Этот момент, как и их первая встреча, был неизбежен; у них просто не было выбора.

Джошуа позвонил матери за два дня до свадьбы и рассказал о происходящем. Ответом было потрясенное молчание и слезы счастья. Лили же месяцем раньше пришлось приехать к родителям лично, чтобы сообщить эту новость.

Когда Лили рассказала о беременности, Кэрол заплакала. Генри же просто смотрел на дочь так, словно у нее выросла еще одна голова. Когда он наконец заговорил, его голос, обычно веселый и приятный, был замогильным. Кто этот парень, спросил он.

Чем больше Лили рассказывала ему о Джошуа, тем мрачнее он становился. Когда она закончила, он просто сказал: я знаю таких, как он. Это не лучший способ привлечь наше внимание, Лилиан. Не так мы тебя воспитывали.

Она встала и ушла.

И все же Кэрол и Генри настояли на том, чтобы прийти в ратушу в день свадьбы. Генри явился в костюме, который явно был значительно дороже костюма Джошуа; Кэрол стояла рядом с ним в платье глубокого зеленого цвета, излучая осуждение.

Джошуа пожал им руки и сказал: спасибо, что пришли. Едва взглянув на