Фактор роста - Евгений Викторович Сурмин

небу и начали махать руками то ли прощаясь, то ли призывая одуматься и вернуться.

Лернер прекрасно осознающий, что значит для маленького поселения, затерянного на краю света, появление нового человека усмехнулся и в вдруг раскашлялся.

— Ты как, Володь?

— Нормально, — чувствую, как поднимается температура, Лернер сжался и попытался обхватить себя за плечи. Но в следующую секунду снова раскашлялся.

— Потерпи немного, щас запрошу разрешение в Мурманске сесть.

— Хорошо, — понимая, насколько трудный разговор сейчас предстоит Дьяконову, лейтенант откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

Капитан Дьяконов положил пальцы на тумблер включения радиосвязи, решительно выдохнул и перевёл его в рабочее положение.

— «Водоём», это «Стрекоза». Приём.

— «Стрекоза»! «Стрекоза»! Приём! Приём! Товарищ каперанг, «Стрекоза» на проводе!

Находящийся в узле связи штаба Северного Флота капраз вздрогнул и с яростью вдавил только начатую папиросу в уже заполненную на половину пепельницу.

— А ну дай его сюда! — практически вырвал у связиста трубку капитан.

— Вы там чё, блядь, совсем охренели в своём гербарии! Стрекозёл, блядь, жеребячий! Где вертолёт, сучий сын, талреп тебе в штафельницу⁈ Если с ним что-нибудь случилось я тебя своими руками выебу, ёж косматый! Тебе, треска залупоглазая, трибунал за счастье покажется!

— «Водоём» не слышу вас. «Водоём» повторите, что вы сказали. Приём

— Что-о-о⁈ Ах ты ж сволота, жопа без ушей, — в голосе старого моряка послышалось даже некоторое восхищение наглостью пилота. Капитан набрал побольше воздуха, чтобы продолжить извергать на вертолётчика кары небесные, но в этот момент в комнату ворвался конструктор Михаил Леонтьевич Миль.

— Товарищ капитан первого ранга! Тимофей Иванович! Хочу вам настоятельно напомнить, капитан Дьяконов вам не подчиняется, наказывать его вы не имеете права.

— Что⁈

— Иван Павлович Братухин, если кто не помнит, главный конструктор вертолёта, после разговора с товарищем Сталиным, мне особо подчеркнул этот момент. Северный Флот оказывает нашему КБ содействие, но мы никаким образом к флоту не относимся и приказы выполняем только из Москвы. И судьбу капитана Дьяконова будем решать не мы с вами и даже не адмирал Кузнецов. Так что хватит, пожалуйста, пугать пилота. Дайте мне с ним поговорить.

— А если он в Финляндию намылился улететь?

— Тимофей Иванович! Как у вас язык то поворачивается такое даже думать! Он, между прочим, полетел вашего истребителя спасать. Ай! — конструктор махнул рукой как бы показывая бессмысленность спора и взял протянутую телефонистом трубку.

— Константин, это Михаил Леонтьевич. Приём.

— «Стрекоза» на связи, рад слышать вас, Михаил Леонтьевич. Приём.

— Костя, скажи мне, где ты и что с машиной? Что вообще случилось, почему ты не выходил на связь? Мы тут уже не знали, что и думать. Что с лётчиком?

— Скажите «приём», — подсказал Милю связист.

— Приём.

— Рассказываю по порядку. С вертолётом всё нормально. Двигатель исправен, все приборы работают в штатном режиме. Радиосвязи не было, потому что я задел коленом переключатель и случайно выключил рацию. Лётчика мы смогли поднять. Отвезли его в Порт-Владимир, оставили в поселковой больнице. Очень сильное переохлаждение, пришлось применить спиртовую настойку. Приём.

— Понял тебя. Без этого ни как нельзя было? Приём.

— Нет. Он бы умер. Даже сейчас ещё не известно выкарабкается ли. Лейтенант Лернер в ходе спасательных работ тоже пару раз окунулся в воду. Кашляет и у него поднимается температура. Сейчас я в двадцати километрах на северо-запад от Полярного, прошу разрешения сесть в Мурманске и госпитализировать лейтенанта. Приём.

— Хорошо, лети в Мурманск. Думаю, ты понимаешь, что твой поступок не останется без последствий и по прилёту тебя ждёт серьёзный разговор. Тут многие товарищи хотят с тобой побеседовать. Приём.

— Понимаю, Михаил Леонтьевич, чего уж. Но мне нужно обязательно рассказать вам, как вела себя машина. Приём.

— Расскажешь не волнуйся. Или думаешь мне самому не интересно. Эх, Константин… Приём.

— Я не о чём не жалею и готов понести любое наказание. Хотя, строго говоря, инструкции я не нарушил. Приём.

— Как так? Тебе же категорически запретили полёты над морем без сопровождения.

— Запретили. Только запретили испытательные полёты, а про спасательную операцию разговора не было. Приём.

— Ну-ну. Вот сам это и объяснишь сам знаешь кому. В Москву о ЧП уже доложили. Приём.

— Доложу, Михаил Леонтьевич. Приём.

— Добро. Тогда мягкой посадки, поеду встречать тебя.

Машину капитан Дьяконов посадил, на самом деле, мягко и прямо во двор недавно отремонтированного и переоборудованного мурманского госпиталя. Там его и встретили товарищи из компетентных органов флота, вежливо предложив прогуляться до гауптвахты. Хотели предложить и лейтенанту, но не успели, лейтенанта сразу увели медики.

Впрочем молодость, хороший уход, моральная поддержка со стороны Светочки (выступающей уже в качестве невесты) и новейшие лекарства — антибиотики быстро вернули Лернера в строй. Из больницы он вышел совершенно здоровым и довольным жизнью сержантом. С другой стороны, а чего бы ему жаловаться, должностной оклад воздушного наблюдателя ему сохранили, а слава народного героя и понимающие соседи по палате позволили ему с невестой прямо в лечебном учреждение осуществить одну совершенно недостойную советских комсомольцев фантазию. Служить ему теперь правда предстояло под командованием не капитана, а лейтенанта Дьяконова, но Владимир Лернер совершенно справедливо полагал, что эту неприятность он как-нибудь переживёт. Кроме понижения в звании экипаж «Стрекозы» на два месяца посадили на губу, правда условно, сам Иосиф Виссарионович сказал, что не время прохлаждаться, когда каждый день на счету.

Узнав о том какое наказание Москва вынесла вертолётчикам, контр-адмирал Головко решил поступить аналогично, то есть понизил старшего лейтенанта Ботнару на одно звание и на два месяца посадил на губу, тоже, разумеется, условно.

В первой половине последнего дня мая 1941 года к двум неспешно прогуливающимся по набережной Мурманска командирам подъехал антрацитово-чёрный легковой автомобиль.

Вышедший из машины стройный лейтенант козырнул и открыл заднюю дверцу.

— Товарищ Дьяконов, товарищ Лернер, лейтенант Соловьёв. Прошу вас проехать со мной.

— Куда? — сегодня был последний день их такой насыщенной северной командировки, и лейтенант Дьяконов планировал просто немного погулять по городу, а потом помочь молодой чете Лернеров собрать вещи для переезда в Москву.

— Не велено говорить, — лейтенант очень искренне улыбнулся.

— Вы не из НКВД? Вы лётчик?

— Нет. Да. Это же очевидно, — парень постучал пальцем по крылышкам на петлице, — Константин Ильич, поедемте, это не долго. Вас там ждут.

— Что скажешь, Владимир? Кажется, нас ждут какие-то неприятности.

— Раз ждут, надо ехать, — непроизвольно улыбнулся в ответ Соловьёву сержант, верить в какие-то бы не было неприятности новоиспечённый муж категорически отказывался.

Высадили их прямо на взлётной полосе, перед группой из трёх человек. Дьяконов узнал командира 72-го смешанного полка полковника Губанова. Рядом стоял пожилой капитан первого ранга и худой