Гений МАЗа - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

ног. Наплевав на должностное распределение обязанностей, я мучился целый день в цехах, пытаясь повлиять на исправление грехов. На тренировки по мордобою приходил замученный и нервный. Тем временем приближалось 11 декабря, день неизбежной встречи с марининым бывшим.

Это в анекдотах только: я с ней мучился, теперь твоя очередь терпеть, поздравляю. Вряд ли мент радуется, что его бывшая утешилась с другим.

У нас с барышней отношения развивались стремительно, я успел откушать чаю у них дома в присутствии родителей, замужняя старшая сестра жила отдельно. Мама, Анна Викентьевна, потенциальная тёща, вела себя суховато и немного высокомерно — как настоящая полковничиха. Отец, Франц Львович Рудельман, отставной военный прокурор, ныне обычный юрисконсульт, напротив, вёл себя просто и доступно, до такой степени, что после очередной рюмки чаю, едва пригубленной, я спросил его:

— Таки ви — наш человек?

— Серёжа, ты спрашиваешь: не еврей ли я?

Он был ростом с дочь, сухонький, лысенький и весёлый. Представляю, как этот милый полковник с обаятельной улыбкой на устах просил суд назначить подсудимому 15 лет лишения свободы и конфискацию имущества.

— Ой вей, ви отвечаете вопросом на вопрос, фамилия на «ман»…

— Да, имя-отчество-фамилия подходящие, за счёт чего дочка отлично вписалась в коллектив Заводской юрконсультации, там две трети — из богоизбранной нации. Мариночка, умеешь косить под Сарочку?

— Я таки вас умоляю, что проще! Каждый шлимазл сможет.

Марина даже прищурилась по-особенному, выпятила губы. И отодвинула тарелку со свиной отбивной.

— У меня плохо получается, — пришлось признаться мне, хозяева в один голос согласились, и мы подняли очередную рюмку, на этот раз за далёкого предка из Германии, рискнувшего поселиться в Российской империи.

Во время застольных разговоров мелькнула тень — про бывшего. Франц Львович собирался было напрячь связи через военных, выйти на министерство внутренних дел, чтоб те натянули вожжи и приструнили слишком бравого ОБХССника, но Марина строго постановила: её проблема, ей и разбираться.

— А если он Серёжу покалечит? — не унимался экс-прокурор.

— Думаю, до соревнований потерпит, — понадеялся я. — А там — как сложится.

— Ты, я вижу, парень неплохой. Да и Мариночка в людях разбирается. Обожглась и научилась. Но ты не видел её бывшего. Огромный как шкаф, растолстел на милицейских харчах.

— Малоподвижный?

— Нельзя недооценивать его, Серёжа, — покачал головой Франц Львович. — Это не просто шкаф, а целый тайфун ярости. Если у вас серьёзно, хватай Маришку в охапку и дуй подальше, хоть обратно в Тольятти.

— Простите — нет. Он же мент, легко вычислит, куда мы съехали, завалит и туда. А нам? На Камчатку? Или мне брать вашу фамилию и просить политического убежища в Израиле? Нет, проблему, особенно сложную, надо решить на корню. Здесь. Я рассматриваю соревнования как возможность и только во вторую очередь как опасность.

— Мы с Мариной придём болеть за тебя и смотреть бои. Мамочка наша, правда, не поддержит.

— Не люблю все эти жестокости, — подтвердила она. — Вот если бы фигурное катание…

— Представь, Серёжа, мой бывший вызвал бы тебя на баттл: кто кого перекатает.

— Тогда ты возвращаешься к Николаю. Я не умею на коньках стоять.

В общем, проблему заболтали и сделали вид, что забыли. На прощанье Марина шепнула:

— Ты не произвёл феерического впечатления, но в целом одобрен. Особенно папой. Мама… так. Могло быть хуже. Чао!

И поцеловала.

Следующая встреча была походом на тот самый спектакль, он шёл в помещении Дворца культуры профсоюзов, по окончании мы не сразу сели в машину, а немного погуляли по Ленинскому проспекту, главному в городе, минчане называет его просто — проспект, хоть есть ещё Партизанский, Пушкина, Рокоссовского. Марина, запрокинув голову, поймала ртом несколько снежинок. Сущий ребёнок порой, честное слово.

— Серёжа! Порой смотрю на знаменитых артистов и не могу избавиться от впечатления после их самых известных ролей в кино. Раневская — это «Муля, не нервируй меня». Плятт — это пастор Шлагг. Тебе нравится «Семнадцать мгновений весны»?

— Игра и постановка великолепны. Жаль, «В гостях у сказки» правдоподобнее.

— Почему?

Я и выдал — про киноляпы, про несоответствие формы, которая в 1945 году у СД никак не могла быть чёрной, что СД и Гестапо занимали разные помещения — на одной улице, но не в одном здании, что женщины никогда не служили в СС, что англичане мутили переговоры с немцами, но не всерьёз, а американцы вообще предельно не желали портить отношения со Сталиным в канун битвы с Японией. Про генеральский «мерседес» у штандартенфюрера, которому положен лишь «опель» или, в крайнем случае, «хорх». Там таких ляпов — вагон и тележка в каждой серии. А фильм хороший, если не воспринимать его как «историческую правду», душевный. Один из лучших.

У Марины буквально челюсть отвалилась. Снежинки могли залетать беспрепятственно.

— Где это всё ты мог прочитать?

— В ГДР рассказывали. Там этот фильм шёл. Историей интересуются больше нашего, СС и Гестапо — их собственное прошлое. «Семнадцать мгновений» посмотрели с удовольствием, поржали от души. Анекдоты про Штирлица, правда, у них не столь популярны как в СССР.

— Серёжа! Ты меня в очередной раз удивил. Я привыкла, что ты не прочёл столько книг, сколько я. Особенно классику. Но порой выдаешь, не знаю как сказать…

— Зато я «Гарри Поттера» читал, ты — вряд ли. А «Камасутру»?

— Только слышала. Про «Камасутру». Кто такой Гарри Поттер?

— Персонаж британской мифологии.

Порой меня забавляли её сомнения «кто ты такой» и «откуда взялся», надо свозить в Харьков и показать: вон он я, вполне естественного происхождения. Но иногда не мог удержаться и дразнил, сознавая, что рискую.

Марина, оказывается, тоже любила подступать к этой грани.

— Удиви ещё.

— Чем? Могу спеть песенку, наверняка тобой не слышанную.

— Подходит.

На ум почему-то пришёл «Вальс Бостон» Александра Розенбаума, до его появления, если ничто не изменится, всего несколько лет, но он сложен. Не для моего голоса и слуха, точнее — их отсутствия. Тогда другой его шлягер: Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…

Дослушав до конца, она наморщила носик.

— Опять блатной шансон!

— Дорогая, ты не чувствуешь разницу между классикой, стилизованной под блатняк, и собственно блатняком. Песни зоны пишутся бывшими сидельцами, оттого уровень соответствующий. А вот Владимир Высоцкий:

Я жил-горел, я матерел,

Мужал не по годам,

Но рассудила всё судьба иначе:

Меня нагрел один пострел,

Я сел, а он остался цел,