Пионер. Том III - Клим Ветров

халате, волосы собраны в небрежный хвост. Под глазами — синяки недосыпа, но взгляд живой, встревоженный.

Шмыгнул в прихожую. Здесь пахло по другому, варёной картошкой и стиральным порошком. Скинул кроссовки, повесил куртку на вешалку.

— На кухню проходи, чай будешь? — крикнула девушка из комнаты. За стеной — шорох джинсов о кожу. Переодевалась. Быстро.

Пока Аня не пришла, я выставил на кухонный стол жестяные банки тушёнки и заглянул в холодильник — тот густо пахнул остротой солений и чем-то ещё, чуть подтухшим. На полках царил знакомый пейзаж позднесоветского безвременья: полупустая пачка маргарина, желтоватая и плотная, несколько банок с мутными огурцами, в блюдце лежал кусок сала, аккуратно нанизанный на вилку — явно для смазывания сковороды под блины. На дверце притулилась початая бутылка водки без этикетки, тут же десяток яиц и треугольный пакет молока, уже слегка помятый.

— Богато живёшь! — обернулся я на скрип двери, услышав её шаги за спиной.

Аня, переступая порог кухни, смущённо отвела глаза. На ней были синие джинсы, волосы распущены и причесаны.

Я сел за покрытый клеёнкой с невыцветающим цветочным узором стол, оседлав одну из двух табуреток.

— Эдик вчера заезжал, — оправдывающе улыбнулась она, поправляя волосы, — там ещё в морозилке целая курица лежит. — В её улыбке мелькнула надежда на одобрение, и тут же, словно вспомнив долг гостеприимства, спросила: — Ты, может, кушать хочешь? Разогреть тушёнку? Или яичницу сделаю?

От еды я решительно отказался, кивнув лишь на чайник: «Давай лучше чаю, если есть». Аня оживилась, засуетилась у плиты. Вода закипала не спеша, наполняя кухню шипящим гулом. Я поудобнее устроился на табурете, наблюдая, как она ставит на стол две фаянсовые кружки с позолотой, уже потёртой по краям, и небольшую вазочку с каким-то вареньем.

— Рассказывай, — отхлебнул я горячего, обжигающего губы чая из своей кружки. Пахло пылью и слабой заваркой.

Аня, наливая себе, вдруг поджала губы. Тонкие линии у рта стали резче. Она отпила, поставила кружку с глухим стуком, и её взгляд, скользнув по мне, утонул где-то за окном, в сером переплете соседних хрущёвок. На её лице отразилась целая буря — усталость, какая-то затаённая обида на весь мир, и главное — безнадёжность. Она сморщилась, будто от внезапной боли, и нервно сжала кружку пальцами, побелевшими у суставов.

— Что рассказывать-то? — голос её звучал пресно, без интонаций. — Утро. Вечер. Утро. Вечер. И так по кругу, как белка в этом проклятом колесе. Ничего нового. И уж тем более… ничего хорошего. Всё дороже, всё недоступнее. Хлеба почти не найти, мясо — сказка, на рынке цены — космос, денег почти нет, а о перспективах даже думать страшно. Тупик какой-то.

— Да ладно тебе, — попытался я смягчить горечь, — живы, уже хорошо.

Девушка горько усмехнулась, коротко и безрадостно.

— Ну если только это считать хорошим… — выдохнула она. Мы помолчали, слушая, как кричат, гоняя мяч, дети за окном и гудят трубы в стене. Я говорил что-то обнадеживающее, о том что «надо переждать», что «скоро всё наладится», но слова казались плоскими и фальшивыми, и все мои потуги не имели никакого действия.

Вскоре я поднялся. Чай был допит, разговор иссяк, исчерпав себя в повторяющихся жалобах и беспомощных утешениях. Аня проводила меня до двери, «дежурно» поцеловав на прощанье. Мне, конечно, хотелось большего, но за то время что мы «встречаемся», поцелуй в щеку был тем максимумом что позволяла девушка.

Спустившись по лестнице вниз, я сел в свою «девятку», сунул ключ в замок зажигания, повернул. Стартер скрежетнул раздражённо, двигатель чихнул и затарахтел. Теперь на базу, хоть и не хочется.

Ещё только подъезжая, издали увидел скопление машин — пара «москвичей», шестерка, копейка, и даже солидная Волга цвета слоновой кости. Уже почти стемнело, свет из окон лился на заасфальтированную площадку, где толпился народ. Куда больше, чем обычно. Некоторых я узнавал, но были и незнакомые, с колючими, оценивающими взглядами. Моё появление на мгновение привлекло всеобщее внимание, разговоры стихли.

Миха, растолкав парней, выдвинулся вперёд. Его коренастая фигура, в натянутом свитере поверх тельняшки, казалась центром этой мужской сходки. Лицо его было сосредоточенно, в глазах читалось и напряжение, и какая-то виноватая решимость.

— Мы тут подумали… — начал он, громко, обращаясь ко мне, но будто и ко всем остальным. Голос его пытался быть твёрдым, но выдавала лёгкая хрипотца. — Ты прав был насчёт мальчишек… — Он сделал паузу, собираясь с мыслями, явно подбирая слова для оправдания, для объяснения. Говорил о вспышке злости, о том, что «горячие головы», о том, что «не рассчитали»… О том что надо что-то делать. Его речь была попыткой объяснить необъяснимое, списать дикость на человеческую слабость.

Глава 14

Его возглас — «Надо что-то делать, как-то влиять на всё это!» — прозвучал резко, почти истерично на фоне приглушённого гула мужских голосов. Он топнул ногой по растрескавшемуся асфальту, и сжал кулаки, его обычно добродушное лицо исказила беспомощная злоба.

— Влиять? — переспросил я, — И как, например? Конкретно?

Миха метнулся ко мне, глаза его горели лихорадочным блеском.

— Пойти к этим… к властям! К тем, кто ещё сидит в райисполкоме! Поговорить, втолковать! Найти какое-то решение, черт возьми! Люди же мрут как мухи, грабят друг друга! Надо же порядок наводить! — Он размахивал руками, его свитер, а вместе с ним и тельняшка задралась, открывая полоску волосатого живота.

Я слушал, разглядывая облезлую стену.

— Миш, я тоже думал. — начал я тихо, но так, чтобы слышали ближние. — Толку? Ну вот скажи, что может эта местечковая власть сейчас? Кто они? Такие же обездоленные клерки, сидящие в пустых кабинетах без связи. Финансирования — ноль. Бюджета — нет. Откуда им взять деньги на пенсии старикам, на зарплату врачам в поликлинике? на милицию?

— Продадут что-нибудь! — Перебил Миха, но я поднял руку, продолжая методично разбивать его наивные надежды:

— Что-нибудь? А что? Недвижимость? Так кому она нужна сейчас, когда вокруг хаос и никто ничего не гарантирует? Предприятия? Да они почти стоят, цеха пустые. Рынка нет, Миш. Рыночных отношений — нет. Время не наступило. Оно где-то там, в тумане. А здесь и сейчас… — Я сделал паузу, глядя ему прямо в глаза. — Здесь и сейчас, если смотреть на вещи трезво, без розовых соплей, всё, что нам остается — ждать.

Миха отвернулся, пнул ногой пустую консервную банку. Она звякнула и покатилась по асфальту.

— Рынки есть! Их много в городе! Можно пацанов организовать на охрану! — неправильно поняв мои слова про рынок, выпалил он с новой силой, обернувшись. — Свои патрули! Взаимодействовать с теми ментами, кто еще не