Варяг II - Иван Ладыгин

Бьёрна, выставив его кровожадным варваром, а меня — лживым посланником. Подстава была проста и гениальна в своем подлом коварстве.

Эйвинд, сидевший рядом, аж позеленел от сдержанной ярости. Он резко, с силой сплюнул на землю, почти под ноги старику.

— Поосторожнее со словами, щенок! — прошипел он. — Конунг Бьёрн — благородный воин, потомок великих мореходов! Он никогда, слышишь, НИКОГДА бы не поступил так с безоружными, с женщинами и стариками! Ты либо врешь, либо тебя обманули, как последнего дурака!

Но мальчонка оказался не из пугливых.

— Я правду говорю! — закричал он с обидными слезами на глазах. — Я сам все слышал! «Передайте привет от Бьёрна Веселого!» — так и было! Слово в слово!

Обстановка накалилась до предела. Наши дружинники насторожились, их руки невольно потянулись к рукоятям топоров и мечей. Беженцы сбились в тесную, испуганную кучу, глядя на вооруженных до зубов воинов, словно на своих палачей.

— Тише, Эйвинд, — строго сказал я, поднимая руку. — Оставь его.

Я спешился и сделал несколько шагов к старику, стараясь вложить в свой взгляд всю возможную искренность и тяжесть своей позиции.

— Послушайте меня. Мы проводим вас к ярлу Ульрику. Лично. Вас накормят, обогреют, дадут кров. И мы во всем разберемся. Клянусь своим именем и мечом, справедливость восторжествует. Те, кто это сделал, ответят по всей строгости закона.

Я видел недоверие в его старых, выцветших глазах. Он видел слишком много лжи в своей жизни. Но видимо, и усталость, и отчаяние брали свое. Он медленно, с трудом кивнул.

И мы двинулись дальше, но теперь наш отряд пополнился этой живой, страдающей, горькой иллюстрацией того, как легко, одним подлым ударом, разрушить хрупкие мосты доверия, как просто разжечь пожар войны. И как неимоверно сложно, почти невозможно, потушить его.

* * *

Ульф сидел на большом, отполированном дождями и ветрами валуне, впившемся в песок, как костяной шип. Он лениво подкидывал и ловил изящный нож с рукоятью из моржовой кости. Лезвие ловило тусклый свет пасмурного дня и на мгновение вспыхивало холодным блеском.

Перед ним, на коленях на мокром песке, стояли пленные. Их руки были грубо связаны за спиной веревками, лица были избиты до неузнаваемости, рты распухли, но в запавших глазах тлела звериная ярость. Они булькали проклятиями, пытаясь поймать его взгляд.

— Ты сдохнешь, ублюдок! — хрипел самый старший из них. — Ты и все твое отродье! Ты попадешь в Хельхейм, в самые темные, смрадные чертоги! В твоих действиях нет ни капли чести, ни капли славы! Ты — мясник, а не воин!

За спиной Ульфа мрачным недвижимым строем стояли его дружинники. Они молчали. Некоторые смотрели в землю, другие — на зарево, еще дымившееся на горизонте кровавым синяком. Это горело очередное поселение, принадлежавшее Харальду. Черный жирный дым стелился по свинцовой взвеси облаков.

Ульф поймал нож и на мгновение замер, глядя на свое отражение в отполированной стали. Оно было искаженным, чужим.

— Ваша вина, скоты, — бросил он. — в том, что вы присягали конунгу Харальду. Этот жадный до чужих земель ублюдок покусился на то, что принадлежит Буяну по праву. Вы за это теперь и расплачиваетесь.

— Мы не воевали с тобой! — крикнул другой пленный, молодой парень с перекошенным от ненависти лицом. — Наши мужи ушли в дружину ярла! Ты убил наших детей! Наших жен! Наших стариков, которые и топора-то в руках не держали! Ты и все твои воины никогда не попадете в Вальхаллу! Один отвернется от вас! Тор разобьет ваши черепа своим молотом! Будьте вы прокляты!

Ульф кривился, слушая это. Он и сам всё прекрасно понимал. Горечь, стыд и отвращение подкатывали к горлу. Он сполна насладился жестокостью, а теперь приходил черед послевкусия. Он всегда удивлялся своей двойственности. Иногда он мог быть добрым и покладистым человеком, а иногда, словно сам Локи в него вселялся… Так и сейчас…

Это была бойня. Грязная, бессмысленная, политическая игра его отца и Бьёрна, в которой Ульф стал палачом и мясником. Но иного пути он не видел.

Нужно было запугать. Нужно было показать Харальду, что Буян — не овца для заклания, а раненый вепрь, способный вспороть брюхо любому охотнику.

— Заткни пасть, выродок, — тихо сказал Ульф. — И без тебя тошно.

Внезапно один из пленных с отчаянием харкнул в его сторону. Кровавый плевок угодил Ульфу прямо в щеку и медленно стал стекать по коже.

А ведь он хотел оставить их в живых…

Терпение Ульфа, и без того висевшее на волоске, лопнуло. В его глазах вспыхнула дикая неконтролируемая ярость. Он сорвался с валуна с низким звериным рыком. Длинный нож в его руке взметнулся и обрушился. Не один раз. Не два. Он рубил, колол, резал, изливая всю свою накопленную ярость — к себе, к этой проклятой войне, к Харальду, к Бьёрну, к этому выскочке Рюрику — на беззащитных, связанных людях. Это было кровавое месиво, акт безумия и самоуничтожения.

Когда он остановился, вокруг уже никого не было в живых. Он стоял, облитый кровью с ног до головы, его руки дрожали мелкой дрожью. Он поднял взгляд на своих дружинников. В глазах некоторых из них он увидел холодное презрение. Холодное, как лед в сердце фьорда.

Это презрение обожгло его больнее, чем раскаленное железо. Он был их предводителем! Он вел их к славе, к добыче, к вечной жизни в сагах!

— Чего уставились⁈ — прохрипел он. — Вам их жалко⁈

Но его слова потонули в отчаянном крике одного из дозорных. Воин, стоявший на высокой скале, указывал рукой в сторону моря:

— Смотрите! Драккары! Они идут прямо сюда!

Ульф медленно повернулся. На горизонте, выплывая из-за темного мыса, словно стая железных морских чудовищ, покачивались на волнах четыре знакомых силуэта. Щиты, выставленные по бортам, сверкали кроваво-красным цветом войны. Люди Харальда. И причем — много.

Вся его эмоции мгновенно преобразовались в холодную животную решимость. Пришло время искупления. Или время гибели. Другого не дано.

Он вытер лицо окровавленным, заскорузлым рукавом и поднял свой боевой рог к губам. Низкий пронзительный звук разорвал прибрежный воздух, эхом отразившись от скал, словно это был предсмертный крик самого мира.

— Что ж, парни! — его голос загремел, заглушая нарастающий шум прибоя и зловещий скрип уключин приближающихся кораблей. — Вот и пришло время для настоящей доблести! Сегодня будем впечатлять богов не резней скотов, а битвой с достойным противником! Приготовиться к встрече с гостями! Встретить их, как подобает викингам! Сталью и огнем!

Он был готов умереть. Но умереть — с честью. Ему вдруг сильно захотелось смыть позор предыдущих дней кровью достойных врагов.

Он вскинул