Я – Товарищ Сталин 3 - Андрей Цуцаев

— Благодарю, мсье. Коньяк — это хорошая идея. Париж утомляет, знаете ли, особенно после поезда. Вы давно здесь живёте?

Мужчина, наливая коньяк в бокалы, ответил, его пальцы, тонкие, но уверенные, двигались плавно, а глаза мельком взглянули на Рябинина:

— Пять лет, мсье. Париж — это город, где всё кипит, но я привык. Работа в министерстве отнимает время, но дом… он спасает меня, тут я отвлекаюсь от забот. А вы? Надолго ли в Париже?

Рябинин, взяв бокал, слегка повертел его, наблюдая, как свет камина играет в янтарной жидкости:

— Ненадолго, мсье. Улица Риволи — красивое место, но слишком уж шумное. Всюду толпы. Не устаете от шума?

Мужчина, отпив коньяк, улыбнулся, его лицо смягчилось:

— Это Париж, мсье. Улицы, кафе, митинги — всё это часть жизни. От чего я устал, так это от политики и постоянной борьбы. Вы читаете газеты?

Рябинин, сделав глоток, почувствовал тепло коньяка, его взгляд упал на газеты, где заголовки упоминали недавние забастовки:

— Читаю, мсье. Париж неспокоен. Рабочие, студенты — все чего-то хотят. А вы? Чего бы вы хотели?

Мужчина, откинувшись в кресле, посмотрел на огонь в камине, его голос стал глубже, с ноткой убеждённости:

— Чего хочу я? Мсье, я вижу, как фашизм растёт в Европе, как он душит идеи свободы. Я верю в равенство, в дело, которое больше нашего эгоизма. Поэтому я здесь, с вами. Но скажите, что привело вас? Не ради же разговора о Париже вы ехали из Марселя.

Рябинин, сжав бокал, посмотрел мужчине в глаза. Он уже понял, что перед ним французский чиновник, симпатизирующий коммунистам, но скрывающий свои взгляды от общества. Он сказал:

— Дело, мсье. Москва ценит тех, кто разделяет её взгляды. Но такие разговоры… они опасны, даже в Париже. Вы уверены в своём выборе?

Мужчина, поставив бокал, наклонился ближе, его лицо стало серьёзнее, голос понизился до шёпота:

— Уверен, мсье. Фашизм — это враг, который уничтожит всё, во что я верю. Я готов помогать, но мне нужно знать — что вы хотите? Документы? Сведения? Я не мальчик, чтобы играть в недомолвки.

Рябинин, помедлив, отпил коньяк, его пальцы нервно сжали бокал, голос стал холоднее:

— Сведения, мсье. О том, что происходит в министерстве. Какие планы у Франции, что обсуждают в кабинетах. Но это риск. Для вас, для меня. Вы должны будете часто рисковать и подвергаться опасности.

Мужчина, кивнув, встал и подошёл к шкафу, его движения были плавными, но в них чувствовалось напряжение. Он достал папку, перевязанную лентой, и положил её на стол:

— Это начало, мсье. Здесь — письма, заметки. Не всё, но достаточно, чтобы Москва поняла мои намерения. Но я хочу гарантий. Если я продолжу, что будет со мной?

Рябинин, посмотрев на папку, почувствовал, как сердце забилось быстрее:

— Гарантии? В нашем деле их мало, мсье. Я не могу вам обещать то, в чем сам не до конца уверен. Но Москва не забывает тех, кто ей помогает. Вопрос в другом — что вами движет? Вера или только страх?

Мужчина, вернувшись к креслу, отпил коньяк:

— Вера, мсье. Я видел, что фашизм делает с людьми. Я не хочу, чтобы Франция пала, как другие. Но я не глупец. Если меня раскроют, моя жизнь кончена. А ваша?

Рябинин, поставив бокал, посмотрел на огонь:

— Моя жизнь? Я пока живу, и не загадываю слишком далеко. Я знаю только, что я не должен умереть, пока миссия не закончена. Но скажите, мсье, Париж — это город слухов. Здесь все друг про друга сплетничают. Как вы храните свои тайны?

Мужчина, усмехнувшись, ответил:

— Тайны? Я мало с кем разговариваю на подобные темы. Давайте говорить прямо, мсье — что дальше? Я даю вам бумаги, а вы?

Рябинин, разглядывая папку, сказал:

— Дальше, мсье, мы продолжаем с вами сотрудничество. Вы даёте сведения, я передаю их дальше. Но знайте, что однажды ступив на этот путь с него никогда не сойти.

Мужчина, допив коньяк, кивнул, его лицо, освещённое камином, выражало решимость, но глаза выдавали страх:

— Я готов, мсье. Ради дела, ради будущего. Но помните — я доверяю вам, как коммунисту и борцу за справедливость. Не подведите.

Рябинин, встав, спрятал папку в чемодан, его шаги к двери были тяжёлыми, а мысли, полные сомнений, кружились вокруг его миссии, мужчины и цены, которую оба могли заплатить.

Глава 13

Рассвет февральского дня 1936 года озарил порт Валенсии, где море, серое, с тяжёлыми волнами, билось о каменные пирсы, покрытые зелёным мхом и белёсой солью, а пена, шипящая, как кипящая вода, разбивалась о камни, оставляя мокрые следы. Небо, низкое, затянутое свинцовыми тучами, роняло мелкий дождь, и берег, усеянный гладкой галькой, блестел, отражая тусклый свет. Порт, окружённый складами, чьи стены, некогда белые, пожелтели и потрескались от времени, бурлил: матросы, в промокших брезентовых куртках, с лицами, обожжёнными ветром, тащили ящики с рыбой, вином, тканями, их хриплые голоса сливались с лязгом железных кранов, скрипом канатов и стуком тележек по булыжнику. Чайки, с резкими, почти человеческими криками, кружили над водой, их белые крылья мелькали в сером свете, а некоторые, самые смелые, садились на пирс, выхватывая крошки из-под ног.

Город Валенсия, раскинувшийся за портом, медленно просыпался: узкие улочки, вымощенные неровным булыжником, блестели от дождя; дома, с белёными стенами, покрытыми трещинами, и красными черепичными крышами, теснились друг к другу; ставни, выцветшие от солнца, скрипели, открываясь под руками женщин в длинных юбках. Рынки, с деревянными прилавками, уже оживали: торговцы, в грубых фартуках, раскладывали апельсины, чья яркая кожура сияла в сером свете, оливки, блестящие, как жемчуг, и багеты, хрустящие, только из печи; их звонкие голоса перекрикивали шум толпы, где рабочие, в потёртых кепках, и женщины, с корзинами, спорили о ценах. Пейзажи вокруг Валенсии открывали все великолепие юга: оливковые рощи, чьи серебристые листья дрожали под ветром, покрывали холмы, мягкие, как бархат; виноградники, еще голые в феврале, тянулись к горам, чьи вершины, окутанные туманом, терялись в облаках; море, бескрайнее, сливалось с горизонтом, где силуэты кораблей, тёмные, как тени, вырисовывались в дымке.

Три советских корабля, массивные, с бортами, потемневшими от соли и времени, чьи корпуса, покрытые пятнами ржавчины, скрипели под напором волн, пришвартовались у пирса. Их деревянные палубы, вытертые тысячами шагов, блестели от дождя; мачты, высокие, с паутиной канатов, покачивались, словно деревья в бурю; черные трубы выпускали тонкие струйки дыма, растворявшиеся в