Осколки недоброго века - Александр Владимирович Плетнёв

не стал заикаться о наболевшем, – нам бы на рассвете нагрянуть. Потому и предложу: а если мы частью судов отстоимся у Роунда, выдвинувшись без опасений дестроеров противника к месту ещё засветло?

– А японец там мин не наставил?

– В рапорте я, простите, указывал. Прежде чем наведаться к Блондам, где был пленён японский пароход, я совершил заход к Роунду. Обнаружен лишь японский буй в месте удобной глубоководной стоянки с подветренной от норд-оста стороны.

– Что ж. Об этом следует подумать назавтра. А пока прошу высказаться с соображениями по сегодняшнему делу. Может, ещё будут какие-нибудь предложения?

* * *

До поры притаившаяся ночь у Талиенванского залива выжидала лишь момента, когда тихо попыхивающие пара́ми японские миноносцы подберутся к Сан-шан-тау, отыскав его смутные очертания во мраке. Лишь только тогда «взорвалось» стаккато пальбы, фейерверком сигнальных ракет, блуждающими в туманах и дымах световыми «палками» прожекторов. В этих отсветах, бликах выстрелов угадывались лоснящиеся влагой низкие борта подкравшихся миноносцев, тенями скользящих по плёсу волн.

Японцы были просто обязаны пытаться вновь забросать минами фарватер. И не могли не предпринять попытку выбить с островов десант.

Русские были готовы к чему-то подобному, приготовив сюрпризом жмущиеся к берегам миноносцы «соколы», припрятав за мысом «Гиляк»… А также пристреляв с укреплённых островных позиций сектора подходов и удобных мест высадок, сразу же по первой тревоге отвечая в темноту, на звук, по теням, по вспышкам.

Там близ двух временных форпостов-островов почти до утра хлопало, ухало стрельбой и разрывами, трещало пулемётами и ружейными залпами, плескалось, свистело, подвывало, отражаясь от скал сумасшедшим эхом, вязнув в ночи, в тумане, в расстояниях.

* * *

Катаока отпаивался сакэ… Изрядно наглотавшись морской воды, вице-адмирал перебивал горечь её соли, горечь будущего поражения, унимая алкоголем озноб, не имея права показать перед подчинёнными своего дурного состояния.

Принимая доклады о потерях, о возможностях, о том, что можно сделать… и что уже нельзя.

Помня свои категоричные обещания генералу Ноги, со стыдом отсрочивая звонок, чтобы сказать о новых сроках, а вернее о фактическом отсутствии оных.

У него, уже изрядно захмелевшего, так и срывалось с языка:

– Чёрт возьми! А чего ещё следовало ждать?!

Конечно, он взял себя в руки.

Конечно, связавшись с генералом, без лишних эмоций и исключительно информативно довёл все ближайшие перспективы.

* * *

В ставке князя Оямы Ивао, маршала Императорской армии Японии, главнокомандующего японскими войсками в Маньчжурии и на Ляодунском полуострове, несмотря на пресловутую самурайскую выдержку, царило, как написал один немецкий корреспондент, «настроение больного кота». А ещё этот злоязыкий представитель «Норддойче Альгемайне Цайтунг» приватно подметил среди аккредитованной при японском штабе писательской братии, что-де «наш князь-маршал, похоже, принадлежит не к жёлтой, а к какой-то неизвестной серой расе».

Корреспондент незаметно и незамедлительно стал персоной нон грата, но реальности, да и общего настроения это не изменило.

Самому маршалу-главнокомандующему об этой выходке, конечно, исполнительно доложили.

Реагировать на подобное князь счёл ниже своего достоинства.

Ояма, которого в последнее время мучили дурные сны или вовсе не мучили по причине коротания ночей урывками в полудрёме, запершись в кабинете (для всех – корпеть над картами, разрабатывая планы на дальнейшее), на самом деле надолго встал перед зеркалом, придирчиво разглядывая своё отражение. Хмуро признав:

– В чём-то этот писака, пруссак, прав – из-за недосыпа лицо действительно приобрело неприятный оттенок.

Отойдя от зеркала, Ояма всё же склонился над картой Кореи и Маньчжурии, испещрённой стрелками направлений ударов, отступлений, значками расположений армий, исправно нанесёнными названиями-пунктами китайских поселений, ставшими ориентирами жестоких боёв и стычек. Впрочем, не столько планировал, сколько вспоминал.

К этой войне он приступал не без некоторой опаски в душе.

Россия. Гигантская империя, пусть и уступающая по некоторым позициям другим, особенно на Дальнем Востоке.

Европейская, а не какая там китайская, легко биваемая армия. И результаты первых боев, невзирая на изначально благоприятный для японской армии исход, это подтвердили.

Да, на Ялу русские показали полную тактическую беспомощность, но в то же время – почти самурайскую храбрость и стойкость: пулемётная часть, сражавшаяся до полного израсходования патронов, атака окружённого полка в штыки, позволившая выйти из окружения, – этих примеров оказалось достаточно, чтобы зауважать противника.

Впрочем, русские (их генералитет), наряду со стойкостью рядового, оказались сравнительно лёгким противником, которого можно переиграть стратегически и тактически. Это полностью подтвердилось в боях при Вафангоу, Ташичао и Симучене, где противник показал пассивность и несостоятельность. И уже к Ляояну маршал подошёл в полной уверенности в своих силах и силах своих войск. Даже полученные разведкой сведения о смене главнокомандующего его не поколебали.

Казалось, ещё немного, ещё усилие и, получив свой «Седан», русские сломаются. Тем более что Ноги довольно удачно наступал на Рёдзюн[36], сбив противника с передовых позиций и выйдя практически к самому городу.

Первый штурм крепости, надо признать, закончился неудачей, но это не особо повлияло на тогдашнее настроение Оямы. Но вот за последний месяц с небольшим русских словно кто-то подменил. Теперь у Ляояна, закрепившись на заранее подготовленных позициях, они сражались упорно и искусно, точно «красные дьяволы» при Секигахара[37].

Несколько дней армии Оямы атаковали обороняющиеся русские войска, стремясь охватить фланги, и даже достигли некоторых успехов, оттеснив противника ближе к городу. Как вдруг ситуация резко изменилась!

Отбив короткими, но сильными контратаками наступление против своего центра и правого фланга, коварный враг неожиданно атаковал позиции маршала Нодзу.

Первая японская армия, захватившая с боями Сыквантунь и ряд высот восточнее Ляояна, оказалась истощена. Вовремя перебросить резервы не получилось.

И все посыпалось.

Русские давили и давили. Их артиллерия, ещё в сражении при Ташичао перешедшая к стрельбе с закрытых позиций – неуязвимая для менее дальнобойных японских пушек, наносила огромные потери своим шрапнельным огнём. Русские пушки, уже получившие название «коса смерти», старательно его оправдывали. А пехота… эти здоровенные сибирские стрелки своими штыковыми атаками приводили в ужас простых японских пехотинцев.

Огромные потери заставили маршала отдать приказ на отступление. И только странная пассивность многочисленной русской кавалерии позволила отходить более-менее организованно.

Между тем несколько арьергардных сражений все же произошло, и жёсткая кавалерийская рубка тоже имела место быть. После чего Ояме пришлось особым распоряжением запретить такие бои. Теперь набеги русских казаков и конницы отражали только пулемётным и ружейным огнём – не всегда удачно, и несколько обозов врагу все же удалось разгромить. Хотя были опасения на гораздо большее – на массированные вылазки в тылы.

Ныне и вовсе складывалась очень неоднозначная и опасная ситуация.

Всегда полагаясь на собственную проницательность, Ояма обоснованно считал себя маршалом-стратегом, ведя партию по