Красавчик. Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин

А вот висевший на стене над диваном ковёр я вспомнил — в моём детстве он лежал в этой же комнате на полу (лет пять назад папа отвёз его в гараж).

Я замер посреди комнаты, подтянул так и норовившие соскользнуть с меня трусы. Мазнул взглядом по приоткрытой форточке (на улице кричали дети, невидимые из-за густой листвы кустов, и чирикали птицы). Взглянул на шагнувших вслед за мной через порог Юрия Григорьевича и Сан Саныча. Я снова отметил, что Александров был того же роста, что и его сын Аркадий. А мой прадед если и выглядел ниже меня, то только из-за своей сутулости. Я заметил в зеркале на стене своё отражение. Первым делом привычно проверил рельеф мускулатуры. Только затем увидел, что глаза моего прадеда походили не только на мамины, но и на мои.

Юрий Григорьевич потёр пальцем переносицу (очки он оставил на кухонном столе) и сказал:

— Ну? Что мне делать, внучок?

— Что будем искать, дед? — спросил я. — Выбери то, что находится сейчас в квартире: на улицу я сейчас не побегу.

— Хорошо. Кхм. Выбрал.

Сан Саныч прошёл мимо меня и уселся на диван: бесшумно, пружины под ним даже не скрипнули.

— Опиши мне этот предмет, — сказал я.

— Это носовой платок, — сообщил Юрий Григорьевич. — Из хлопчатобумажной ткани. Изначально он был белым, с жёлтой каймой. Сейчас он чуть надорван. Разрыв примерно сантиметровый. Около разрыва есть сделанная вручную вышивка: красный цветок, похожий по форме на ромашку. Ширина платка примерно тридцать сантиметров. Кхм. Платок пропитан кровью. Человеческой. Сейчас кровь на платке уже высохла. Она похожа на ржавчину. Запах у неё слабый, металлический.

Мой прадед развёл руками и спросил:

— Достаточно подробно?

Я кивнул.

— Сойдёт.

Я описал Юрию Григорьевичу наши с ним дальнейшие действия — тот слушал меня, кивал. Спросил, почему я прикоснусь рукой к его голове. Я ответил, что прикосновение именно к голове не принципиально (могу взять и за руку), но обычно так мои действия выглядели эффектнее. Прадед с серьёзным видом кивнул: показал, что «принял» мои пояснения. Прикрыл глаза и сообщил: «Готово. Представил». Я с небольшой задержкой всё же взял его за запястье, а не дотронулся до исчерченной морщинами кожи на лбу. Тоже на секунду зажмурился и прислушался к своим ощущениям. Воображаемая стрелка качнулась.

Я скривил губы (в мои виски вонзились две иглы боли) и сказал:

— Вот там он находится. В той стороне.

Я указал рукой на стену комнаты, за которой некогда находилась моя, а затем родительская спальня; теперь (в семидесятом году) в той комнате спал мой прадед. Я не выпустил руку Юрия Григорьевича, повёл его к порогу. Прадед послушно двинулся за мной. Скрипнул паркет у меня за спиной — там поднялся с дивана Сан Саныч. Только сейчас я сообразил, что по выработавшейся ещё в детстве привычке обходил скрипучие планки паркета стороной. Я вышел в прихожую. Прадед последовал за мной. Стрелка компаса тоже сдвинулась. Теперь она чётко указывала в угол тесной спальни на накрытую пледом тумбу.

В спальню я не пошёл, замер у её порога.

Выпустил руку прадеда и указал на тумбу.

— Платок там, — сказал я. — В той тумбочке. Внизу.

Кончиками пальцев я потёр кожу на висках.

Юрий Григорьевич подвинул меня в сторону, прошёл в дверной проём. Сан Саныч, как и я, остался в прихожей. Он посматривал то на меня, но на спину моего прадеда, загородившего в спальне узкий проход между кроватью и столом. Юрий Григорьевич дошёл до окна, приподнял на тумбочке край пледа. Я не заметил, откуда у него в руке появился большой «ушастый» ключ. Услышал, как звякнул металл и дважды глухо щёлкнул замок. Увидел, как приоткрылась железная дверца (тумба оказалась сейфом). Юрий Григорьевич вынул из сейфа небольшую стеклянную банку (примерно на четверть литра), показал её мне и Сан Санычу.

— Вот, он, — сказал мой прадед, — платок. Внутри.

Вслед за банкой Юрий Григорьевич достал из сейфа запечатанную бутылку с трёхзвёздочным коньяком «Апшерон».

Он примерно две секунды пристально смотрел мне в глаза, затем скомандовал:

— Возвращаемся на кухню. Кхм. Там поговорим.

* * *

Юрий Григорьевич поставил на стол рядом с моими паспортами бутылку с коньяком и банку (в ней на дне под капроновой крышкой лежал смятый носовой платок, будто испачканный ржавчиной). Уселся за стол. Сан Саныч примостился по правую руку от него. Я занял место напротив своего прадеда.

Юрий Григорьевич приосанился; выждал, пока стихло шарканье ножек табуретов о деревянный паркет.

Он посмотрел на меня и заявил:

— Я выполню твою просьбу, Сергей. Будет тебе волшебство. Но только при одном условии.

Он кашлянул и добавил:

— Точнее, у меня есть целых три условия.

Прадед поднял руку и показал мне три оттопыренных пальца с коротко остриженными ногтями.

Глава 2

Аромат кофе уже почти выветрился из кухни. Запах одеколона вернулся сюда вместе с Александровым. Чирикали птицы за окном. Чиркали по оконному стеклу листвой ветви росших около дома кустов. За стеной, в соседней квартире, бубнили голоса — там сейчас разговаривали на повышенных тонах. По сложенным на столе в стопки советским деньгам ползала обычная домовая муха. Сидевшие за столом люди её будто бы и не пугали.

Муха перебралась с советских рублей на российские. Там не задержалась — пробежалась до баллона с пеной для бритья. Я прижал ладонь к правому виску, под которым всё ещё пульсировала боль (в левом виске боль уже стихла); чуть сощурился, не спускал глаз с лица прадеда. Сан Саныч смотрел на бутылку с коньяком, изучал надписи на её этикетке. Юрий Григорьевич опустил руку и будто бы невзначай положил её поверх моих паспортов.

— Слушаю тебя, дед, — сказал я. — Что за условия?

Сан Саныч стрельнул в меня взглядом и снова повернулся к бутылке.

— Сперва я поясню, Сергей, почему информация о дате моей смерти сейчас бесполезна, — сказал Юрий Григорьевич.

Он кашлянул и продолжил:

— Твой внутренний компас и мои умения похожи. Даже не похожи. Нет. Это одно и то же умение, которое мы с тобой пока используем по-разному. Когда-то и я развлекал приятелей «поиском». У меня при этом тоже болела голова. Поэтому я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Я тоже недолюбливал свои способности. По той же причине, что и ты, Сергей. Не люблю я их и сейчас, но уже по другой причине. О ней я расскажу тебе позже. Сейчас я говорю о другой стороне наших с тобой способностей.

Юрий Григорьевич выдержал паузу и заявил: