Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов

так: Петербург — Варшава. В Варшаве покажем полякам, кто в доме хозяин. Дальше — Берлин. Пощупаем этого Фридриха, может, удастся его от австрияков отвадить. Из Берлина — прямиком в Гаагу.

Так был утвержден этот дерзкий, наглый, бросающий вызов маршрут.

Пока Брюс с Морозовыми просчитывали тонкости своей тайной войны, я с головой ушел в то, что умел лучше всего — в железо. Путешествие на «Лешем» выявило все детские болезни моих машин, и теперь, перед главным экзаменом, их нужно было срочно лечить. Запершись с Нартовым, который тут же примчался из Игнатовского с первыми набросками, мы принялись перекраивать «Бурлак» буквально на коленке.

— Слишком он прожорлив, Андрей, — говорил я, водя грифелем по чертежу. — И капризен, как барышня. Нужна машина, способная работать на чем угодно, хоть на сырых дровах, хоть на торфе.

Так родился проект «Всеядность»: новая конструкция топки с принудительным поддувом, выжимающая максимум жара из любого подручного топлива. Однако главной головной болью оставалась трансмиссия.

— На подъемах ревет, а толку чуть, — жаловался я Нартову. — Вся мощь уходит в свисток. Мы теряем тягу там, где она нужнее всего.

— Не сходится, Петр Алексеевич! — однажды ворвался он ко мне в кабинет, швырнув на стол чертежи. — Если мы сделаем такую передачу, вал не выдержит, его просто свернет! Нет у нас такой стали!

— А если не один вал, а два? — я набросал на листе идею промежуточной шестерни, распределяющей нагрузку.

Нартов замер, вглядываясь в мои каракули. Взгляд его вспыхнул. Проект «Редуктор», наша примитивная коробка передач, сдвинулся с мертвой точки. Мы не просто готовились к походу — мы на ходу создавали новое поколение машин.

В разгар этих трудов, когда, казалось, мы окончательно увязли в чертежах, в кабинет снова вошел Петр. В отличном расположении духа, он насвистывал какой-то морской мотив.

— Ну что, механики, — бросил он, склоняясь над нашими чертежами, — скоро ли ваши самобеглые кареты будут готовы?

— Работаем, Государь, — буркнул я, не отрываясь от расчетов.

Он постоял еще немного, а потом, ткнув пальцем в карту туда, где за Гаагой простирался Ла-Манш, сказал как бы между прочим:

— А если в Гааге все по-нашему пойдет, заедем в Париж. Хочу на их Версаль поглядеть. Говорят, фонтаны там знатные.

Я удивленно поднял голову. Версаль… Господи, ему еще и фонтаны подавай. Мы готовимся к войне, а он — к экскурсии. Хотя… может, в этом и есть суть его гения? Пока все дрожат от страха, он уже планирует банкет на пепелище. Его уверенность была настолько абсолютной и заразительной, что на миг даже я поддался ей: это не авантюра, а четко просчитанная операция.

Когда Петр уже собирался закончить совет, из-за стола поднялся Алексей.

За эти недели он держался в тени. С головой ушел в бумаги своего нового «Приказа тайных дел», разбирая донесения и составляя отчеты. Я почти списал его со счетов как полезного, но второстепенного клерка. И вот теперь он вышел на середину зала. Его лицо было бледно, но взгляд упрям и тверд, как закаленная сталь.

— Государь-батюшка, — голос его прозвучал на удивление громко и уверенно в наступившей тишине.

Петр медленно повернул голову. На его лице проступило недоумение, смешанное с раздражением.

— Что еще?

— Я прошу включить меня в состав посольства.

Глава 2

Январь 1708 г., Петербург

Мальчишка… Господи, какой же он еще мальчишка. Одним своим дурацким порывом перечеркнул все наши многомесячные работы, все интриги, все риски — коту под хвост. Я видел, как лицо Меншикова напряглось, превращаясь в маску хищника, учуявшего кровь. Видел, как старый князь Долгорукий замер с поднесенной к губам чаркой, а его глаза под кустистыми бровями превратились в две ледяные щелки. Все ждали.

Тяжелый взгляд Петра впился в сына. На лбу Алексея бисером выступила испарина, рубаха под мундиром, я был уверен, уже взмокла. Понял. Наконец-то до него дошло, какую пропасть он разверз у себя под ногами. И тут же это ядро развернулось в мою сторону. Не вопрос — приговор. «Твоя работа, Смирнов? Этому учил?». Я чуть качнул головой, почти незаметно, одними мышцами шеи. Сигнал обоим — и отцу, и сыну. Не дергайся, мальчик. Не усугубляй. Сейчас начнется. Показательная порка, публичное унижение, а потом — тихая грызня за спиной, где каждый из присутствующих постарается урвать свой кусок от ослабевшего царевича и от меня заодно.

И в этот момент Петр откинулся на спинку кресла. Его губы дрогнули, поползли в стороны, обнажая крупные зубы в ухмылке. А потом зал вздрогнул от грохота — раскат густого, басовитого, абсолютно искреннего хохота. Он смеялся, запрокинув голову, хлопая себя по коленям, до слез, до хрипа. Сановники ошарашенно переглядывались, не понимая, что за представление разыгрывается на их глазах — приступ монаршего безумия или какой-то неведомый им политический финт. Смех оборвался внезапно. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, Государь поднялся.

— Слыхали, бояре⁈ — пророкотал он, обводя зал сияющим, чуть влажным взглядом. — Слыхали, каков орел⁈

Он подошел к сыну, стоявшему столбом, и сгреб его в медвежьи объятия. Алексей крякнул, выдержал.

— Не прячется за спины, не отсиживается в тепле! — гремел Петр, встряхивая наследника. — В самое пекло рвется, со мной, плечом к плечу! Благодарю тот день, когда у Империи появился такой учитель! — он метнул в мою сторону полный отцовской гордости взгляд. — Храбрости научил, ответственности научил, думать по-государственному заставил! Вот он, мой наследник! Не затворник книжный, а воин!

Я смотрел на эту сцену и нутром ощущал, как с плеч гора спадает. Гений. Просто гений импровизации. Он простил сыну оплошность и перековал ее в доблесть. Он намертво связал этот дурацкий поступок с моим именем, выставив его результатом моего «правильного» воспитания. Он защищал и Алексея, и проект. Систему. Будущее.

Алексей, поначалу совершенно сбитый с толку этим потоком незаслуженных похвал, залился густым румянцем. Он еще не до конца понимал правил этой большой, взрослой игры, но, поймав мой короткий, ободряющий взгляд и едва заметный кивок, мгновенно сориентировался. Когда отец наконец поставил его на пол, он сделал шаг вперед, обвел зал чуть виноватым, но в то же время лукавым взглядом и развел руками.

— Что ж, господа, я должен был проверить! — его голос, к моему облегчению, прозвучал уверенно. — Авось батюшка в кураже и даст согласие! Попытка