Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 - Ник Тарасов

оживилось; веки, ещё недавно свинцово-тяжёлые, теперь дрогнули, и в мутных от болезни глазах появился проблеск осмысленности.

Я подошёл к постели, наклонившись над больным:

— Как вы себя чувствуете? — спросил я тихо, хотя ответ уже был очевиден. Та мертвенная бледность, которая ещё несколько часов назад делала его похожим на восковую фигуру, постепенно отступала. Щёки слегка порозовели, а дыхание стало ровнее и глубже.

Взгляд мой невольно скользнул к бутылке с физраствором. Жидкости оставалось примерно четверть от первоначального объёма — она стекала по трубке, неся спасение истерзанному ядом организму.

— Лучше… — прошептал градоначальник, его потрескавшиеся губы слегка дрогнули в подобии улыбки. — Вы знаете… лучше.

Он с усилием покосился на руку — ту самую, в которую была вставлена серебряная игла, потом с недоверием на странное приспособление.

— Может быть, уже убрать? — в его голосе слышалась смесь страха и надежды.

Я покачал головой, положив руку на его плечо — осторожно, чтобы не причинить дискомфорт:

— Нет, нужно, чтобы докапало до конца. А вечером поставим ещё раз.

Градоначальник сглотнул, его кадык дёрнулся под кожей, покрытой мелкими бисеринками пота.

— Вы уверены в этом? — спросил он, и в его глазах мелькнуло сомнение человека, доверившего свою жизнь неизвестному методу лечения.

Иван Дмитриевич, всё это время молча стоявший за моей спиной, вдруг выступил вперёд.

— Глеб Иванович, — сказал он, и в его голосе звучала непривычная теплота, — ну вы же сами видите и чувствуете, что вам лучше.

Градоначальник не ответил словами — лишь слегка прикрыл глаза в знак согласия.

— Вот и хорошо, — кивнул я, собираясь добавить что-то ещё о положительной динамике его состояния. Но именно в этот момент дверь светлицы с оглушительным треском распахнулась, будто её вышибли тараном. В проёме показалась женщина — дородная, лет сорока, с растрёпанными тёмными волосами, выбившимися из-под чепца. Её лицо, покрасневшее и опухшее от слёз, исказилось гримасой такого отчаяния, что даже видавшие виды стражники за её спиной отвели глаза.

— Убили! Убили Глебушку моего! — закричала она с такой пронзительной силой, что ставни в окнах задребезжали, а у меня зазвенело в ушах.

Вихрем она ворвалась в комнату, расталкивая всех, кто пытался её остановить. Всё её существо было сосредоточено только на одном — на неподвижной фигуре под одеялом.

— Господи, помилуй! На кого ж ты меня покинул, соколик мой ясный! — причитала она, продвигаясь к постели с неудержимостью разбушевавшейся стихии.

Я почувствовал, как внутри меня закипает гнев. Столько усилий было потрачено на поддержание чистоты, на борьбу за чистоту! А теперь эта женщина, при всём моём понимании её горя, грозила разрушить всё в одночасье.

— Женщина! — не выдержал я, вставая между ней и постелью больного. — Вы куда? Что вы творите? Тут у нас почти стерильно, а вы в грязной обуви!

Она замерла на мгновение, словно налетев на невидимую стену. Её глаза, полные слёз, расширились от изумления, а потом в них вспыхнула такая ярость, что я невольно отступил на шаг.

— Что ты себе позволяешь⁈ — выкрикнула она, выпрямляясь во весь свой немалый рост. В её голосе прозвучали нотки привычной власти и достоинства, но тут же сорвались в надрывное рыдание. — Я — Любава Матвеевна, супруга градоначальника! Как смеешь ты…

Градоначальник видя, что надвигается скандал набрал в легкие воздуха и тихо произнес:

— Любава, а ну тише!

Женщина вздрогнула и остановилась, словно натолкнувшись на преграду. Её взгляд метнулся к постели, и она наконец увидела то, чего не заметила в первые минуты своего безумного врывания в комнату — её муж был жив. Его глаза были открыты, и он смотрел на неё с выражением бесконечного терпения и нежности, какое бывает только у людей, только что заглянувших в лицо смерти и вернувшихся.

— Жив… — прошептала она, и в этом коротком слове было столько потрясения, столько неверия и одновременно облегчения, что у меня защемило сердце. — Жив, мой соколик ясный!

Словно подкошенная, она рухнула на колени прямо посреди комнаты, и новая волна рыданий сотрясла её плечи. Но теперь это были слёзы радости — бурной, неудержимой, как весенний паводок.

Иван Дмитриевич переглянулся с градоначальником, потом едва заметно кивнул в сторону дверей. По этому безмолвному сигналу из полумрака выступили двое служек, которые до этого стояли настолько неподвижно, что я даже не заметил их присутствия.

Они подхватили под руки рыдающую женщину и, несмотря на её протесты, мягко, но настойчиво повели к выходу. Она всё ещё продолжала причитать, но уже тише, словно выпустив первый, самый страшный пар своего отчаяния:

— Глебушка мой… родненький… дай хоть взглянуть на тебя… хоть прикоснуться…

Когда дверь за ними закрылась, я повернулся к градоначальнику, чувствуя необходимость объясниться:

— Вы уж извините, я так понимаю, супруга ваша, но на самом деле я стараюсь здесь поддерживать чистоту. А она вот так, с улицы, руки не вымыв, не переодевшись, зашла туда, где ставим капельницу, — я кивнул на бутылку и на иголку в руке градоначальника.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором читалась странная смесь чувств — благодарность, понимание и что-то ещё, похожее на уважение. Потом его губы тронула лёгкая улыбка:

— Ай, не обращайте внимания. Делайте, что нужно, — сказал он с тихим вздохом. — Делайте своё дело, Егор Андреевич. Я в ваших руках.

Я кивнул, проверяя, сколько ещё физраствора осталось в бутылке. Иван Дмитриевич бесшумно подошёл ко мне и тихо шепнул:

— Вы были правы, Егор Андреевич. Ваш метод действует. Градоначальник идёт на поправку.

Уже ближе к полуночи я ещё раз намешал физраствор и снова подготовил капельницу для градоначальника. Было заметно, что Глеб Иванович выглядит лучше. Кожа его больше не имела того пугающего землистого цвета, глаза прояснились, а дыхание стало ровнее.

Физраствор тонкой струйкой потёк по трубке, неся жизнь и исцеление в истощённый ядом организм.

Глеб Иванович смотрел на меня с какой-то новой ясностью во взгляде. Его сухие потрескавшиеся губы чуть заметно шевельнулись:

— Благодарствую, лекарь. Чувствую… что возвращаюсь…

Я ободряюще улыбнулся ему и поправил подушку:

— Отдыхайте, Глеб Иванович. Ваш организм сейчас борется с ядом, ему нужны силы. К утру вам станет гораздо лучше.

Градоначальник к моменту, когда уже нужно было вынимать иглу уснул. Я осторожно, стараясь его не разбудить, вынул её и перетянул сукном место прокола. Тот даже не проснулся. Сняв иглу и сполоснув ее в спирте,