Андрей Бондаренко - Аляска золотая

Уже после рассвета снаружи раздался испуганный женский вскрик.

— Это Гертруда Лаудруп обнаружила мёртвое тело! — предположила Санька, неохотно отрываясь от губ Егора. — Всё, милый, иди, успокаивай адмиральскую супругу. А я побежала в детскую палатку: задержу там ребятишек, пока вы труп не оттащите куданибудь подальше. Не стоит травмировать хрупкие детские души….

Детей — в сопровождении русских солдат и седовласого Тибальта — потихому, без излишней суеты, отправили обратно, к берегу Тихого океана.

Японку похоронили в очень красивом месте — с отличным видом на высокие чилийские горы и таинственные, вечно скрытые в лёгкой голубоватой туманной дымке льяносы. Над могилой насыпали аккуратный холмик из разноцветной речной гальки, дружно повздыхали, Сашенция, расчувствовавшись, даже обронила парочку слезинок.

— Это она от несчастной любви так поступила! — объявил сентиментальный Ерик Шлиппенбах. — Не смогла пережить смерти своего жениха, полковника Солева…

Ещё через сутки эскадра тронулась дальше, держа курс на север, предварительно отойдя от южноамериканского берега на сорокпятьдесят миль.

— Ну их, подлые цунами! — перед отплытием объяснил это решение адмирал Лаудруп. — Будем — на всякий случай — держаться подальше от мелководий…

Утром Егор проснулся от странной и подозрительной тишины: кудато пропали уже привычные звуки ударов океанских волн о борта фрегата, хотя, судя по сильной боковой качке, волны никуда не подевались. Он осторожно, стараясь не разбудить безмятежно спящую Саньку, торопливо оделся и выбрался на палубу.

Вокруг всё было безысходно серым: небо, море, палуба, паруса, еле видимые сквозь густой туман, безграничным кругом висящий над Тихим океаном. А вместе с туманом вокруг царила странная и вязкая тишина…

Ветер был благоприятным для успешного плавания: в меру сильным, но очень ровным, без малейших намёков на неожиданные порывы. Паруса, выгнувшись крутыми дугами, сыто и довольно гудели, по сторонам чётко просматривались силуэты двух других судов эскадры. Ближе к «Александру» находилась «Кристина», несшая гораздо меньше парусов.

«Понятное дело, осторожный Фруде Шлиппенбах не рискует — в такую неверную погоду — далеко отрываться от остальных», — одобрил действия шкипера бригантины понятливый внутренний голос. — «Это сейчас туман висит в двадцатитридцати метрах от водной поверхности, но он же может и опуститься — в любой, как правило, самый неподходящий момент…».

Лицо капитана Емельяна Тихого, застывшего на капитанском помосте возле штурвала, выражало сильнейшую озабоченность.

— Ничего не понимаю! — плаксивым голосом доложил Емельян. — Чертовщина какаято! Следуем вперёд с постоянной скоростью пятьшесть узлов в час. Это просто отлично! Только вот куда, собственно, следуем? Неизвестность полная!

— Как это — неизвестность? — не понял Егор. — Компасто тебе на что, шкипер?

— Не работает компас, Александр Данилович! Вот, сами полюбуйтесь…

Стрелка компаса, действительно, вела себя более чем странно: то нервно приплясывала, мелкомелко подрагивая в тридцатисорока градусном секторе, то начинала медленно и плавно кружиться — по часовой стрелке…

— Ещё поздней ночью, когда с небес опустился серый туман — совместно с полной тишиной — и началась эта катавасия. С тех пор ветер уже успел поменять своё первоначальное направление, так что куда мы сейчас идём — совершенно непонятно. Солнца не видно, поэтому буссолью и астролябией тоже не воспользоваться.

— Ладно, потом определимся с местоположением! — легкомысленно махнул Егор рукой. — Не вечно же висеть этому туману. Рано или поздно распогодится, солнце появится, вычислим и долготу, и широту…

«По дереву постучи, дурилка картонная!», — посоветовал мнительный внутренний голос. — «Тоже мне — «не вечно», «рано или поздно»…. И через левое плечо не забудь, братец, трижды сплюнуть…».

Плавание продолжалось, дни летели нескончаемой вереницей, а ничего, ровным счётом, не менялось: устойчивый ветер, густой серый туман над океаном, тревожная тишина, сошедший с ума компас, полная неизвестность.… А ещё навались жара с духотой, ветер стал горячим и колючим, крупные капли пота приходилось смахивать со лба через каждые тричетыре минуты. Дети капризничали и часто беспричинно плакали.

— Хочу к папеньке в деревню! — тоненько и жалостливо всхлипывала Лиза Бровкина. — И, чтобы, зима была! Снег, чтобы, везде лежал…. Белый такой, холодненький…

«Уже почти полтора месяца прошло с тех пор, как нас кудато понесло от чилийских берегов…. Дурь несусветная!», — негодовал внутренний голос, ставший от постоянной духоты нервным и ворчливым. — «Принесёт вот теперь — не пойми куда! Лишь бы не в Антарктиду, с малолетства не люблю холодов…. Хотя и жара уже надоела — хуже корабельной, слегка пованивающей солонины….

Каждый вечер, когда дети засыпали, Егор и Санька отправлялись гулять по слегка покачивающейся палубе «Александра». На самом носу корабля были сложены большие холщовые мешки, заполненные рваными верёвками, лопнувшими канатами и лоскутьями старых парусов. Супруги Меньшиковы подолгу сидели на этих мешках и болтали. Вернее, говорил в основном Егор, а Санька жадно слушала, охала, ахала и лишь иногда задавала уточняющие вопросы.

Он рассказывал о войнах и революциях, произошедших в восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом веках, о сделанных научных открытиях, о полётах в космос, о подводных лодках, биржах, самолётах, лифтах и небоскрёбах, о политических партиях, об ужасах фашизма, о….

Темам его рассказов не было числа, по Санькиным глазам было видно, что многого она просто не понимала, а многого — и не хотела понимать.

«Бедняжка! Сразу столько свалилось на неё!», — жалостливо вздыхал добрый внутренний голос. — «Ты уж, братец, не перестарайся! Наша Сашенция — во всех отношения — девушка крепкая, но как бы случайно умом не тронулась…. Ты давай, больше распинайся про моду, стишки почитай, фильмы перерасскажи — про неземную любовь…».

А ещё Санька, которой черноволосая Исидора на прощанье подарила несколько толстых книг и тонкий, составленный от руки испаноанглийский словарь, занялась изучением испанского языка.

— Зачем тебе это, моё сердечко? — недоумевал Егор.

— Очень уж красивый язык! — скупо улыбалась жена. — Такой мелодичный и певучий…. Опять же, вдруг, мы ещё вернёмся в Аргентину? Славная и красивая страна! Вот он мне тогда и пригодится…

Егор посмеялся немного, а потом подумал и присоединился к супруге. Вдвоём дело пошло гораздо веселей и продуктивней.

Беда пришла внезапно: от жары начала протухать питьевая вода в больших дубовых бочках, да и запасы прочей жидкости (пусть и алкогольной) значительно сократились.

— Всё, господа и дамы, с сегодняшнего дня умываемся, а также и стираемся, только забортной водой! — объявил Егор. — Понятное дело, что детей это не касается. Пока — не касается…. Далее, воду пьём, только разбавляя её — один к одному — вином. Такая смесь гораздо лучше утоляет жажду, проверено. Ничего ребятки, пробьёмся!

По приказу Егора на палубе надёжно укрепили разную посуду, в которую — из серого тумана — потихоньку выпадали крохотные росинки. Всю эту «туманную» воду почестному отдавали женщинам и детям.

Ещё через полторы недели, когда вода в бочках окончательно протухла, мужчинам пришлось перейти на «парусную» воду: по верёвочным лестницам они забирались на высокие мачты и — с риском для жизни — выжимали из мокрых парусов в различную тару жалкие капли воды. А некоторые индивидуумы, боящиеся высоты, попростому жадно вылизывали сырую парусину…

Навалилось ощущение полной безысходности, окончательно стихли шутки и весёлые разговоры. Вообще путешественники и путешественницы старались — как можно реже говорить между собой: казалось, что особенно нестерпимая жажда приходила именно в процессе — пусть и короткого — разговора…

«Так, наверное, и сходят с ума!», — с кривой усмешкой предположил одуревший внутренний голос. — Ещё неделядругая этого серого кошмара и всё, ощущение действительности притупится, всё сольётся в единую пелену…. Будет уже совершенно непонятно: где дни, а где — года, где явь, а где — сон…».

Словно подтверждая эти опасения, в полдень с центральной мачты фрегата сорвался и разбился насмерть Егоров крепостной по имени Федосий, молодой, здоровый и широкоплечий мужик. То ли нечаянно сорвался, то ли сам бросился вниз, предварительно распрощавшись с последней надеждой на благополучный исход этого явно затянувшегося плавания…

Поздним вечером Егор с Санькой опять расположились на носу «Александра». Только разговоры о временах грядущих в этот раз както не разговаривались. Они в основном молчали да изредка вскользь целовались, осторожно и нежно касаясь сухих и шершавых губ — такими же сухими и шершавыми губами.