Бастард Александра - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

только режут всех подряд, да стараются ухватить как можно больше добычи.

Война на этой земле идет уже очень давно, и многие здесь научены горьким опытом. Если уцелеть в первую волну штурма, то потом будет намного проще остаться в живых. Когда безумие атаки схлынет, победители начнут разбираться, кто есть кто и кто чего заслуживает.

Почти с самого утра мы все сидим в этой комнате тише воды, ниже травы, будто бы реально опасаемся, что мятежники услышат и придут за нами. Вооруженных людей в зале немного. Охрана за дверями, а здесь, кроме бактрийцев Роксаны, с мечом в руке только Эней.

Это, наверное, и к лучшему! Трудно представить оружие в потных ладонях Мемнона или Гуруша. Эти двое скорее поранят себя, чем нанесут кому-либо удар.

Самое неприятное во всей этой катавасии то, что с того момента как мы пришли сюда, «мамочка» схватила меня в охапку и не отпускает. Меня это чертовски утомляет, но и обижать напуганную женщину мне тоже не хочется. Пока я терплю, но чувствую, что уже на пределе и надо как-то выбираться из душащих нежностью объятий Барсины.

Моя голова плотно прижата к ее пышной груди, и две потные упругие дыньки, едва прикрытые тонкой тканью, вздымаются прямо у меня перед глазами. Мой бок прижат к ее горячему животу, и весь я, стиснутый ее руками и ногами, касаюсь… Об этом лучше вообще не думать!

Размышления помогают мне абстрагироваться от глупейшей ситуации и занять себя чем-то более полезным.

«Эней сказал, что к утру будет штурм, и, значит, к утру все будет кончено. — Напрягаю свое серое вещество. — Это более чем странно! В теории так не должно было случиться. В той Истории, которую я знаю, Пердикка должен править еще без малого три года, а раз этого не происходит, значит, история опять меняется из-за моего вторжения!»

По этому поводу я уже пришел к однозначному решению. Если я виноват в наметившемся изменении Истории, то мне это следует и исправлять. Нужно приложить максимум стараний для того, чтобы исправить положение и вернуть события к исходному результату. Другой вопрос, как это сделать, если я десятилетний мальчик, которого стиснула в объятиях «дорогая мамочка».

«Что я знаю про эти события? — в очередной раз начинаю мозговой штурм. — Армия, в основном фалангиты македонского происхождения, проявила недовольство вмешательством регента в наметившийся брачный союз дочери Кинаны и царя Арридея. Пердикка послал своего брата Алкету перехватить отряд Кинаны, едущий в Вавилон. Алкета сделал все, о чем его попросили, но чутка перестарался! Кинана была убита в бою, а вот ее дочь Адея все же захвачена и доставлена в Вавилон к Пердикке!»

В той Истории, что мне известна, Пердикка уступил требованиям армии, и это привело к миру. Он позволил Филиппу Арридею жениться на дочери Кинаны, Адее, и тем самым выбил главный козырь из рук вождей мятежа. Мол, у него и в мыслях не было принуждать Адею к браку с собой! Мол, все слухи о нём ложные, а сам он «весь в белом», никогда не желал насильно породниться с царями и уж тем более не жаждал царской власти. Войско этим удовлетворилось и разошлось по лагерям, а дочь Кинаны стала царицей и получила после свадьбы имя Эвридики.

«Почему он не делает этого сейчас? — спрашиваю сам себя и понимаю, что об этом лучше всего было бы спросить самого Пердикку, но как это сделать⁈ — В любом случае единственный выход — это донести до него правильное решение; возможно, это вправит ему мозги. Возможно и нет, но в любом случае надо попробовать, и сделать это надо как можно скорее, пока не стало слишком поздно!»

Несмотря на вроде бы найденное решение, вопрос, кто сможет открыть глаза Пердикке, по-прежнему остается актуальным. Ведь невозможно пойти и сказать: «Эй, Пердикка, о чём ты думаешь⁈ Тебе не надо уступать мятежникам во всём, отдай им только дочь Кинаны, и всё сразу успокоится».

Даже если представить на миг, что мне удалось добраться до регента, что я отвечу ему на вопросы: «Откуда ты, малец, всё это знаешь⁈ Откуда у тебя такая уверенность⁈ Тебя кто-то подучил⁈ Кто⁈»

Задумываюсь и прихожу к однозначному выводу — это не вариант.

«Пердикка подозрителен до паранойи! Даже если я смогу приемлемо ответить на все его вопросы и он не захочет поспрашивать меня с применением раскаленных щипцов! Даже если он последует моему совету, то все равно я потеряю главное — свою незаметность. Мне уже никогда не удастся вновь уйти в тень. Попав в поле его зрения, я буду всегда находиться под его контролем, и он точно не отпустит меня из Вавилона!»

Здесь, в столице, под прицелом десятков следящих глаз, мне не удастся исполнить задуманное, не говоря уж о том, что это вновь изменение Истории, которое повлечет за собой необратимые последствия.

«Нужен кто-то другой, кого Пердикка обязательно выслушает и кто сможет донести до него спасительное решение. — Еще раз обвожу взглядом переполненный людьми зал и вновь останавливаюсь на Роксане. — Пожалуй, она единственная приемлемая кандидатура».

Если Роксана захочет поговорить, то Пердикка не откажет матери новорожденного царя и обязательно прислушается к ее словам; ссориться с ней ему сейчас совершенно невыгодно.

Дело осталось за малым: убедить Роксану в правильности того шага, что я предлагаю. Тогда она сама пойдет к регенту и сама убедит его пойти на уступки восставшим.

Решив, начинаю действовать! Для начала надо выбраться из объятий «мамочки».

Едва начинаю шевелиться, как слышу испуганный возглас:

— Ты куда, Геракл⁈

— Мне жарко, мама! — начинаю капризным писком. — И я хочу писать!

Слово «мама» мне особенно трудно произносить, но в этот раз без него не обойтись. Барсина неохотно выпускает меня из плена, но не спускает глаз.

— Мемнон, сходи с Гераклом! — она жестко стрельнула глазами в сторону толстяка, и тот сразу же засуетился.

— Да, да, моя госпожа! Я сейчас!

Идти надо на другой конец зала, где за обустроенной на скорую руку ширмой стоит большая керамическая ваза. Время от времени рабы выносят и опорожняют ее где-то в саду.

В моем деле толстяк мне точно не нужен, и я добавляю капризности в голос.

— Нет, я пойду один! Я уж взрослый, мама, и способен сходить по нужде самостоятельно! — Особенно упираю на слово «мама», и Барсина тут же умиляется.

— Мой мальчик! Ты так похож на своего отца! — и