Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка

— Олово, — ответил я. — Олова там столько, что его просто выкапывают из земли. Роют ямы и достают богатую руду. Туда можно дойти посуху, до самого пролива, но это уже будет не караван купцов, а настоящий военный поход. А я даже примерно не знаю, кто там сейчас живет.

— Я успею вернуться до зимних штормов? — спросил Одиссей, который думал всю дорогу, что мы ехали до верфи.

— Думаю, нет, — честно признался я. — Зазимовать придется там.

— Мои острова разорят, — поморщился Одиссей. — Знать и так смотрит волком. Но если ты прикроешь, я согласен. За этот поход я хочу получить Керкиру. Эти сволочи не дают мне покоя. Они нападут сразу же, если узнают, что меня не будет так долго.

— Ты ее получишь, — уверил я его. — А твоей жене я дам сотню лучников. Этого должно хватить. Если случится что-то уж совсем тяжелое, они пошлют голубя, и придет подкрепление из Пилоса.

— Значит, Фрасимед уже покойник? — понимающе оскалил зубы Одиссей.

— Он поднял руку на моего судью, — с непроницаемым лицом ответил я. — И на моего родственника. Перед смертью Калхас предсказал, что Фрасимед не проживет и года. Я просто уверен, что исполнится воля богов, которые говорили его устами.

— Я слышал, что Калхас восстал из мертвых, — поежился вдруг Одиссей. — Люди видели его на островах. Бритая башка, жуткий глаз… Он теперь что, бессмертный бог?

— Конечно, — ответил я, сохраняя полнейшую серьезность. — Калхас попал на Олимп. Он стал богом правосудия. А в Пилосе, на месте его гибели, поставят храм. И здесь, в Энгоми, такой храм построят тоже. Для него уже размечают площадку.

Я не стал говорить, что судья у меня теперь не один, но так даже лучше. Калхас — это теперь не имя. Это должность и символ того, как нужно вести правосудие. Уже начал забываться склочный лысый мужик, а беспристрастный судья, не различающий крестьян и царей, навсегда остался в людской памяти. Я ведь сам это оплатил. Десяток аэдов бродит по дорогам, позвякивая моим серебром в кошелях. Их песни я выслушал сначала сам, а потом внес кое-какие идеологически выверенные коррективы. Так и рождается легенда.

— Ого! — восторженно заорал Одиссей, увидев корпус чудовищно огромного корабля, первого из той серии, которая должна будет разорить всех корабелов Великого моря.

— Да, — горделиво выпятил я грудь. — Он будет возить зерно из Египта.

— Кто будет возить зерно из Египта? — с тупым недоумением посмотрел на меня Одиссей. — Это???

— Ну да, — растерянно ответил я, а в груди моей у меня что-то сжалось от неприятного предчувствия.

— Ничего не выйдет, — помотал головой Одиссей. — Эта страсть, если ее загрузить, не пройдет восточный рукав Нила, он же мелкий. Да и у нас на море немногие гавани примут этот корабль. Уж больно здоров.

Упс! — я с тоской разглядывал неимоверное количество первосортного кедра, который пришлось стащить со всего побережья. — Не подумавши как-то… Ну, да ладно, его строить еще долго. Глубина фарватера порта Энгоми — метров восемь-десять, он пройдет спокойно. И я точно знаю, откуда этот корабль будет возить зерно. Сиракузы и Пирей — лучшие глубоководные гавани Средиземного моря. И Александрия еще, но она пока не построена… Построить, что ли? Жалко, если такой корабль впустую пропадет.

Глава 10

Год 4 от основания храма. Месяц третий, называемый Дивойо Потниайо, Великой Матери, приносящей весну, посвященный. Мессения. Пилос.

Как скрыться в месте, где почти нет чужаков и где все знают всех с самого рождения. Когда в здешней деревне беременеет какая-нибудь девка, любой мальчишка укажет ее воздыхателя. Мессения — это такое захолустье, что здесь даже коз и овец узнают в лицо, хотя их все равно умудряются красть. Такой уж тут народ. И только твердыня царского дворца, построенного сотни лет назад, напоминала, что здесь бьется одно из сердец ахейского мира. Искуснейшие ткачи, гончары и медники трудились за стенами крепости, опоясавшей высоченную скалу. А умелые мастера до сих пор делают невесомые колесницы, которые можно поднять пальцем. Здесь, в Пилосе, который внезапно из одного из центров умирающего мира вдруг превратился в окраину мира нового, все еще воевали по старинке: закованные в бронзу аристократы неслись друг на друга, уставив перед собой длинное копье.

В общем, подумав как следует, Безымянный пришел к выводу, что раз скрыться здесь нельзя, то и делать этого не нужно. Напротив, надо оказаться в центре внимания и при этом остаться вне подозрений. Так жрец Наказующей стал аэдом. Сюда, в Пилос, он принес песни про здешних героев. И он теперь желанный гость везде, от крестьянской хижины до царского дворца, в ворота которого и постучал бестрепетной рукой.

Он не боялся, потому что аэды неприкосновенны. Они ходят где хотят, а тронуть их считается дурной приметой. Ведь порой только они приносят вести в селения, годами не видевшие новых лиц. Старики говорят, раньше певцы при царях жили, а не бродили по всему свету. Но теперь столько странного произошло, что десятки крепких мужиков, упорно шагающих от деревни к деревне, уже не удивляли никого. Напротив, всем это нравилось. Где еще послушаешь песнь о том, как царь Эней льва убил. Или про то, как сражались десятки царей у стен далекой Трои. Или песнь про Гелона-храбреца, что пошел со своей ватагой воевать землю египетскую, да и сложил там голову, покрыв себя бессмертной славой. Эту песнь очень в Афинах любили. Тот Гелон оттуда родом. В Спарте слушали песни про царя Менелая, а в Мессении — про Нестора, его сына Антилоха, прикрывшего своим телом старого отца, и про самого царя Фрасимеда, воевавшего честно и отважно.

— Сегодня, Баки, — назидательно сказал Безымянный мальчишке-слуге, — мы выспимся на мягкой соломе и поедим досыта.

— Угу, — радостно закивал мальчишка-египтянин лет четырнадцати, который шагал вместе с ним уже не первую неделю. Тощий, костлявый паренек уже вполне освоился за пределами Черной Земли, и особенных подозрений ни у кого не вызывал. И акцент его никому уха не резал. Тут в каждой долине свой говор был.

— Кто такие и чего надо? — выглянул со стены заспанный стражник.

— Аэд я, — с достоинством ответил Безымянный. — Зовут Демодок. Хожу по селениям, пою песни и рассказываю