Кинжал Немезиды - Дмитрий Чайка

Абарис. — У нас тоже сейчас утки летят, государь. Я мальцом вот так по камышам с палкой лазил. Как будто вчера это было.

— Скоро увидишь родные края, — хмыкнул я.

— И что останется от Дардана, государь, после того, как я его увижу? — невесело произнес он.

— Что ты предлагаешь? — лениво спросил я его, с аппетитом поедая тонкую пшеничную лепешку, в которую повар вложил рубленое мясо и зелень. Здешний лук и чеснок — плохая замена перцу, и поэтому вместо тако, которое было задумано, получилось не совсем тако. Точнее, совсем не тако. Хотя все равно вкусно.

— Договориться хочу, — упрямо засопел Абарис. — Дардан — родная ведь нам земля.

— Договаривайся сам, — ответил я ему, некультурно облизывая пальцы, измазанные в мясном соке. — Мне не к лицу с ними договариваться. Пусть выдают зачинщиков, а я их сошлю… э-э-э… на Кипр сошлю. Будут здесь жить, под надзором.

— Спасибо, государь! — Абарис выдохнул с облегчением. — Родня ведь. Друзья…

— Таких друзей… — скривился я, но поговорку продолжать не стал. Все равно тут музеев еще нет. — Поехали домой!

Я передвигаюсь на коне, а Абарис — на колеснице, с которой управляется не в пример хуже, чем я. Он не из родовой воинской знати, просто невероятно здоровый и свирепый мужик. У меня много таких, которым ничего не светило в прошлой жизни. Именно они и занимают все важные посты, пока аристократы из мелких княжеств Малой Азии и Ахайи моей службой брезгуют, но зато надувают щеки и устраивают войны, напоминающие по масштабу драку на сельской дискотеке. Новые люди ненавидят родовую знать, родовая знать презирает выскочек, а мне хорошо. Я развожу тех и других, устанавливая баланс между группировками.

У нас теперь появился еще один повод для взаимной ненависти: столб. Точнее, не столб, а Столб. Каменный обелиск высотой метров шесть, куда заносят имена тех, кто в моем государстве считается знатью. Надо было видеть лица некоторых товарищей, что приплывали в метрополию из какой-нибудь ахейской дыры, брали грамотного человека и пытались там найти свой род. Вой стоит страшный. Я даже не представлял раньше, какие люди до почета такие жадные. Я ничего лучшего не придумал и сказал, что там не все знатные роды указаны, а лишь заслуженные из знатных. И все стало только хуже. Столбовые смотрят свысока на потомственных, а потомственные утверждают, что те, чьи имена на столбе написаны — это выслужившаяся чернь. И что им, настоящей белой кости, никакие столбы не надобны. Они и так от богов происходят чуть ли не напрямую. Впрочем, это не мешает им интриговать и лезть мне в глаза, чтобы и их имя на том столбе оказалось. Потому как семейные легенды — это всего лишь легенды, а Столб — вот он, у Храма Великой Матери стоит. М-да… Заварил я кашу. А, с другой стороны, пока что лучше стимула для моей новоявленной элиты просто нет. Они наизнанку выворачиваются, чтобы выслужиться.

Водяное колесо крутится день и ночь, наполняя городской акведук. Зимой его даже останавливать приходится, а сейчас запустили вновь. Мерное журчание воды, текущей в город из рукотворного озера, натолкнуло меня еще на одну неожиданную мысль. Карп! Тут не водится карп. А если быть точным, сазан. Римляне разводили рыбу около легионных стоянок, а это водохранилище — лучшее место для него. Закажу! Вот поплыву через неделю в Трою и попрошу привезти десяток сазанчиков. Мину серебра дам, и мне притащат его купцы, везущие олово с северного побережья Черного моря.

— Парус, государь! — ткнул рукой в горизонт Абарис, когда мы уже подъезжали к городу.

Парус — это хорошо. Я жду одного человека, и он точно готов рискнуть и выйти в море в начале марта. Еще бы, он ведь пришел за своей долей, а она немалая.

* * *

Одиссей стоял под сенью недостроенного храма Великой Матери, задрав голову и без стеснения открыв рот. Царь Итаки и прочих островов разглядывал пятиметровую статую, которую еще не закрыли куполом, и не мог оторвать глаз. Я торчал рядом и скромно улыбался в усы. Вот ради таких моментов и стоит жить. Чтобы увидеть ошеломленное лицо человека, для которого даже расписанная рисунками стена — чудо.

Каменной бабе, собранной из нескольких кусков паросского мрамора, до шедевров Фидия и Праксителя было, откровенно говоря, как до неба. Она сидела, положив руки на колени, и весьма напоминала египетские истуканы, грубоватые, но величественные и внушающие трепет. А может, это и правильно. Эта Великая Мать, хоть и была похожа на Феано, но ни единой вольной мысли не допускала, подавляя молящихся своим величием. Кто знает, что было бы, если бы на этом месте сидела застывшая в камне хохотушка. Несерьезно как-то. А так улыбка Сфинкса на лице прекрасной женщины даже меня пробирает не на шутку, что уж говорить об Одиссее, который приплыл из таких мест, где из красивого и величественного имеется только закат.

— Так вот почему боги тебе благоволят! — оторвался, наконец, от созерцания статуи Одиссей и посмотрел на меня как-то по-новому, словно не узнавая.

— Я почитаю их, а они помогают мне, — усмехнулся я. — Все честно. Я почтил Великую Мать, и она сделала так, что даже моя жена разбила сидонцев.

— Да, я слышал, — почесал мохнатый загривок Одиссей. — Тут у вас какие-то чудеса происходят. Я через Парос и Наксос плыл. Они вроде бы откололись в том году, но теперь жди их владык с подарками. Скоро на пузе приползут и сделают вид, что ничего не было. И я тебе совет дам, государь. Прими их здесь, чтобы они прямо под ноги себе кучу навалили.

— В Пилос заходил? — спросил его я.

— Был там, — кивнул Одиссей. — Царь Фрасимед хвалится, что он теперь сам по себе. Ни Микенам, ни Энгоми не кланяется. Людишек вокруг себя собирает, подарки дарит воинам. Представляешь, он хочет свое масло и шерсть на Сифнос везти, как раньше, но теперь намерен другую цену за них просить. Ну скажи, не дурак ли!

— Ну и сказал бы ему, — едва сдерживая смех, посоветовал я, — что можно товар в Египет отправить. Или в Библ. Или в Трою. Он же великий! Он же не кланяется никому.

— Да какое там! — махнул рукой Одиссей. — Он даже мимо Китеры не пройдет. Там