Судьба империи - Денис Старый

Спиридов уже не раз задумался над тем, откуда здесь может появиться такой вот голубоглазый светлый мужчина, встретив которого в Москве, никогда бы не сказал о нём, что он не русский. Похоже, что предположение о некоторой русской группе людей, которая осталась с местными, подтверждается. Хотя верить в это Григорий Андреевич не хотел. Ему претило думать о команде Семёна Дежнёва как об истинных первооткрывателях выхода к Америке.

— Господин лейтенант, они торговать хотят, — сообщил матрос Антип Карлин.

В иной ситуации, уж тем более в море, Григорий Андреевич Спиридов несомненно сделал бы замечание матросу. Слишком много тот разговаривает. Да всё чаще описывает очевидные вещи, понятные для всех. Это может в не в лучшем свете выставлять самого лейтенанта. Будто бы он сам не способен оценить увиденное.

Однако здесь, в общине алеутов, невольно видишь своего и в матросе, и многое прощаешь русскому человеку, даже если он и самого низкого флотского чина.

— Гардемарин Алексеев, предложите радушным хозяевам свой нож, — повелел Спиридов.

Сам же лейтенант полез во внутренний карман, где должен быть небольшой мешочек с разноцветными красивыми бусами. Он уже подарил несколько из таких той девушке, которая приходила к нему. И реакция туземной красавицы доказывала, что подобный подарок захочет иметь каждая женщина в общине.

Начался торг. А ведь туземцы могли просто всё себе забрать, обчистить карманы. И Спиридов даже не посчитал бы это чем-то особенно плохим, ну если только потребовал бы вернуть шпагу и огнестрельное оружие. Но не пропало ничего. А люди казались наивными, честными, будто бы воровства не знали.

Вряд ли, конечно. И воровство знали, и убийство они должны были знать, и предательство. Ведь они же люди. А человеческая натура столь противоречива: в ней могут уживаться одновременно и поистине хорошее, и поистине плохое. Может, дело в том, что местные люди несколько по-особенному принимали пришлых.

Может, они уже кого-то до этого принимали у себя? Сын главы рода — рослый светловолосый с голубыми глазами молодой мужчина. И, кстати, мать его также светлая.

Гардемарин Алексеев подошёл к выставленному товару, достал один нож и показал его торговцу, роль которого на себя принял сын главы рода.

Голубоглазый блондин указывал на три шкуры. Больших, на вид очень неплохо выделанных, тех самых, которыми так восхищался лейтенант Спиридов.

Алексеев покачал головой и указал сразу на семь шкур. Григорий Андреевич Спиридов внутренне даже ахнул. Понятно, что такой мех будет стоить не какого-то там ножа, как бы за одну шкуру не получалось сторговать сразу пятьдесят или более рублей. А тут семь шкур.

Блондин указал на шесть, подойдя к каждой и демонстративно проведя рукой по уникально плотному меху. Гардемарин Алексеев кивнул, отдавая нож.

И после этого торг пошёл уже бурно, будто бы первая сделка была ритуальной. Участвовал и Спиридов, и трое его матросов. За неимением развлечений, если только не считать за таковые приход разных женщин каждую ночь, торговля показалась отличной забавой.

Кстати, тоже вопрос: почему к матросам приходили разные женщины, а Спиридов любил только одну? Нет, он этому обстоятельству был весьма рад. Но всё же…

А потом он увидел ту самую девушку рядом с сыном главы рода. Более того, несмотря на то, что девушка была темноволосой, общие черты лица с блондином чётко угадывались.

Почему-то, когда Спиридов точно понял, что они брат и сестра, то как-то отлегло от сердца. И пришло понимание, зачем правящей семье нужно было всё это, чтобы непременно девушка забеременела от него, русоволосого лейтенанта флота её величества.

Наверняка такая непохожесть на других предоставляла немало преимуществ и доказывала право лидерства.

— И куда же нам всё это девать? А что, если нас не отпустят? — продолжал свои ненужные речи словоохотливый матрос.

Григорий Андреевич не поверил в такое иезуитство. Зачем? Если бы их не собирались отпустить, то просто обокрали бы, да и всё. Хотя тут же посетила иная мысль: а что, если туземцы уже решили оставить пришлых у себя в общине? А сейчас продали шкуры, солёное мясо каких-то животных, чей-то жир, скорее всего, какой-то рыбы. Продали кому? Своим общинникам? Мол, торг — подарок к новоселью?

Но тут к Григорию Андреевичу Спиридову подошёл тот самый светловолосый парень. Он бережно в руках держал…

— Етить твою в маковку! — выругался матрос.

Спиридов даже не обернулся в его сторону, но принял решение в обязательном порядке выпороть скотину. Уже вообще забылся, если ведёт себя так при командире, словно с дружками в портовом трактире.

Однако и сам лейтенант опешил… Сын главы рода нёс саблю. Бережно нёс, смотрел на неё так, будто бы это самое главное сокровище. Впрочем, если туземцы так покупают ножи, то сабля для них будет божественным артефактом.

Промелькнула очередная мысль в голове лейтенанта: почему, если здесь были русские люди, скорее всего, экспедиция Семёна Дежнёва, если же они остались здесь, то почему не научили аборигенов изготавливать железо?

А после подбежала девушка. Она со слезами на глазах кинулась на шею Григорию Андреевичу. Его организм сразу же отреагировал на какие-то неуловимые запахи, на тепло женского тела. Даже несмотря на то, что от неё пахло рыбой, и что этот запах ранее был для лейтенанта неприемлем, сейчас он надышаться им не мог.

Девушка откровенно рыдала, скупая мужская слеза вырвалась из заточения и катилась вниз по заросшей волосами щеке русского лейтенанта. Блондин сделал знак, и двое мужчин подошли и стали оттягивать девушку.

Они что-то говорили друг с другом, язык… Для Григория он сливался в череду огромного количества гласных звуков. Складывалось впечатление, что они постоянно издают вой. Да, это был вой, плачь, по потерянной любви.

Девушка так сильно уцепилась за шею Спиридова, что её даже подняли на ноги, но она не расцепляла захват. Приподняв подбородок, опустив руки, Григорий Андреевич стоял. Внутри него бушевали эмоции, ему хотелось вот так же, как и местные люди, выть. И сколько же сил понадобилось, чтобы не сорваться и не встать на защиту своей женщины.

Долг. Он нещадно бил по зарождающейся любви. Прямо сейчас чувство долга повалило на землю юную любовь и топтало её ногами. Долг был сильнее.

Девушку, забившуюся в истерике, с силой получилось лишь двум мужчинам оттянуть в сторону.

— Григара! Григара! — продолжала кричать она.

Блондин явно не был безэмоциональным чурбаном. Он посмотрел вслед своей сестре, искривился,