Михаил Ахманов - Окно в Европу

Окна верхнего кабинета выходили на площадь и Зимний дворец, а в нижнем окон не имелось, и попасть в него можно было по особому тайному ходу. У двери верхнего, в приемной, сидела девица Забава, длинноногая красотка-секретарша в душегрейке, отороченной соболями, и в жемчугах из южных морей. Внизу, в тайном проходе, дежурил Герасим, амбал из людей Соловья-разбойника, без жемчугов и соболей, зато с кистенем. На верхнем столе было много бумаг, что поступали Чубу из канцелярии на подпись; на нижнем не лежало ничего, кроме потемневшего черепа. Чуб купил его в Лондоне за немалые деньги; продавцы утверждали, что это череп Джека Потрошителя, знаменитого серийного убийцы. Словом, нижний кабинет гораздо больше подходил для тайных совещаний, но не всякий был в него вхож. Лавруха, Кудря и еще три-четыре единомышленника сюда допускались, а вот Смирняга из приказа Благочиния не приглашался ни разу. Правда, ходили слухи, что у Смирняги есть свой секретный кабинет, не хуже близнятского, уставленный чучелами из голов смутьянов и разбойников[13].

– Сегодня был зван к государю в личные покои и говорил с ним при наследнике, – произнес Близнята, задумчиво поглаживая череп Потрошителя. – Решение принято, срок определен: князь-батюшка ждет иноземных волхвов и лучших людей на совет. В третий день, считая от нынешнего, в Грановитой палате.

– Можно было б и поскорее с ними разобраться, – заметил Лавруха. – Жируют в гостевых покоях, жрут харчи немерено, и все за счет Посольского приказа. А у меня, твоя милость, бюджет не резиновый!

Близнята чуть поморщился.

– Скорее нельзя, сам должен понимать. Торопливость государю не пристала, а к тому же священства Амоновы пожелали свыкнуться с нашим климатом. Холодно им, понимаешь! И то, в пустынях ихних так печет, что камни трескаются! – Сделав паузу, Чуб добавил: – Кстати, я владыке нашему кое-что присоветовал, и совет был милостиво принят.

Теперь поморщился Лавруха. Сыскной боярин умел показать, кто у князя самый ближний и чьи советы слышит государь прежде всех других.

Лавруха промолчал. То была маленькая месть; ясно, что Близняте Чубу очень хотелось поведать, какой он ловкий и хитроумный.

Наступила тишина, но долго Чуб не выдержал.

– Думается мне, что слушать долгие речи всех священств нам ни к чему. Не в сибирских чащобах живем, о каждой вере понятие имеем, и ведомо в нашей державе, как они молятся и каким богам. Пусть коротко скажут, не то государь… – Тут Близнята, хоть был в секретном кабинете, понизил голос до шепота: – Не то князь наш батюшка примет чарку-другую и задремлет. А как скажут быстро и коротко, пусть затем допрос друг другу учинят. Это куда веселее! О достоинствах каждой веры и о выгодах политических мы и сами знаем, а вот о недостатках!.. Их лучше супротивного священства никто не обозначит. Пусть шкубаются, а мы послушаем!

Глава Посольского приказа поиграл бровями и хмыкнул. Было ему известно по многолетнему опыту, что Близнята делает все с тайным подходцем и внезапной каверзой, и советы его как ларчик с двойным дном. Но что за каверза была на этот раз, что лежало на самом донышке ларца, он сообразить не мог, а спрашивать не хотел, блюдя дипломатическую гордость. Дипломату положено всякую хитрость разгадывать, а коль не разгадал, так молчи или ответь такой же хитростью.

Выбрав второй вариант, Лавруха с озабоченным видом промолвил:

– Верно, твое степенство, шкубатня повеселей докладов будет. Только не заклевали бы наших латынян! Волхвы Амоновы весьма речистые!

Чуб усмехнулся.

– Эти не заклюют. Видишь ли, Помпоний Нума, пастырь римский, худо-бедно, но говорит на нашем языке, а Менту-египтянин и его подручные четыре слова знают: да, нет и кушать подано. Толмача к ним приставим такого, чтобы толмачил правильно. Найдется в твоем Приказе ловкий толмач? Чтобы Менту Амонов показался не слишком речистым?

Оценив красоту идеи, Лавруха одобрительно кивнул.

– Толмач найдется – Гобля, который с купцом Никодимом в Мемфис летал. Шельмец, прохиндей, но талант! Как бы верно перескажет, придраться не к чему, а смысл пропал, острое словцо исчезло, великое стало смешным… И наоборот умеет, но я его в ежовых рукавицах держу, самовольничать не дозволяю! Порот был не раз на конюшне, теперь учен!

– Вот и хорошо. Как говорят в Египте, ухо толмача на его заду, – молвил Близнята. – А что до иудейского священства, этого ребе Хаима, тут беспокоиться нечего. Говорит он по-русски как мы с тобой, но человечишка ничтожный и к диспутам, думаю, непривычный, тем более при высоких особах. Во дворце жить не пожелал, перепугался! Запросился на постой к Хайлу, к сотнику, что его привез! Ему с Помпонием не тягаться.

Боярин Лавруха склонил голову, прислушался – вроде кто-то кричит в подвале, но массивные толстые стены не позволяли сказать определенно. Крик был далеким и глухим, словно хрипел в петле удавленник. Впрочем, камни этой башни впитали столько звуков, исторгнутых страдальцами, что в подвале могло гулять призрачное эхо их стонов и воплей.

– Если иудей таков, как ты сказал, – произнес Лавруха, отгоняя мрачные мысли, – то остается одна неувязка: сукин сын Жердяич со своими присными. Не пускать их к князю на совет никак нельзя, а пустишь – скандал учинят. – Он пощупал ребра с правой стороны, где расплылся синяк от кулака Микулы, и добавил: – Или побоище, как давеча в Думе.

– Пусть приходят, – сказал Близнята. – Много их не наберется, твое степенство. Самые ярые уже звенят латынским серебром.

Откуда деньги, Лавруха не спрашивал, а Чуб не объяснял – его связи с Лепидом Каролусом граничили с изменой, а потому являлись тайными. Деньги поступали без перебоя и в изобилии – и те, которые Каролус выдал в качестве аванса, и те, что были присланы из Рима с Помпонием Нумой. Вполне в духе латынян – свой интерес они всегда подкрепляли звонкой монетой. Правда, еще и легионами, но Чуб был уверен, что легионам на Русь не добраться. Здесь главным воеводой был генерал Мороз, а с ним не повоюешь. Конечно, Рим не зря старается и взыщет все долги, но рассчитаться можно поставками зерна и леса, меди, железа и прочих богатств, коих в землях русских с избытком. Нам хватит! – подумалось Чубу. Нам и нашим детям с внуками и правнуками!

– Скандал Микула может учинить, но на сей случай имеется стража, – промолвил он. – Князь-батюшка велел, чтобы выставили тройные караулы, а невежд, возмущающих спокойствие, швыряли в выгребные ямы. Это Ильюши Муромца забота, его и Смирняги.

Идею с выгребными ямами он тоже государю подсказал. В мечтах Близнята уже видел, как сукин сын Жердяич барахтается среди гнилой капусты и картофельных очисток, а дворцовые охранники бьют его ножнами по голове. Упоительное зрелище!

– Значит, совет через три дня, – сказал боярин Лавруха, снова прислушавшись. Ему казалось, что вопли стали громче и отчаяннее – уже не эхо, а реальный звук. Должно быть, с кем-то беседовали в пыточной. Боярин поежился и произнес: – Надеюсь, Кудря к тому времени вернется.

– Вернется, не сомневайся! Он в инспекции в Рязани, – пояснил Чуб. – Тут видишь, какая история… На границе купчишку взяли рязанского, а при нем – две телеги табака. Хеттский табачок, контрабандный! Не дал купчишка отступного порубежной страже, пожабился или деньги не нашлось, так его и повязали. Теперь у меня сидит и песни поет. Слышишь?

– Два возка с табаком… – протянул Лавруха, стараясь отвлечься от глухих стонов пытуемого. – Не мелкое ли дело для тайного сыска?

– Отнюдь, твоя милость! Во-первых, не один раз купчишка товар провозил, а во-вторых, не себе вез, а торговому человеку из новорусских. Большая шишка, брат! Из тех, что с хазарами торгуют, а налогов не платят! Попался вот на нелегальщине, и будет с ним по пословице: коготок увяз, всей птичке пропасть.

– Кто он таков? – спросил Лавруха без большого интереса.

– Сам Ходор! Теперь Кудря его обдерет как липку, распатронит и в Сибирь наладит. Указ государем уже подписан. Ждем большого прибытка казне.

– О! – Лаврухины брови полезли вверх. – О! – повторил он, с уважением глядя на Чуба. – Доброго кабанчика вы с Кудрей завалили!

На Руси о рязанском миллионщике Ходоре были наслышаны. Он владел промыслами соли и руды, торговал лесом, имел долю в Новеградском банке и собирался проложить самоходную паровую дорогу из Киева в Новеград через Рязань и Тверь. И еще много чего собирался, ибо от большого богатства склонен был к мечтательным прожектам.

Близнята поерзал в кресле, прислушался к далеким приглушенным воплям и сказал:

– Похоже, на дыбу болезного вздернули. Ходора он продал сразу, а вот о других своих пособниках молчит. Не один купчишка этот возил запретные товары! Ну, ничего, ничего… Повисит на дыбе, признается. Дыба очень располагает к искренней беседе.

Живодер, подумал Лавруха, как есть живодер, хоть все Европы объездил! Но вслух он произнес другое: