"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Лайонс Дженн

Когда ты в процессе, создание черновиков трудоемким совершенно не кажется. Это больше похоже на вспоминание, на изложение в письменном виде чего-то, что все это время было заперто внутри тебя. История изливается абзац за абзацем, пока я не поднимаю глаза и не вижу, что уже почти рассвело, а я в совершенно безумном темпе написала почти десять тысяч слов.

Призрак Афины меня хоть бы раз потеребил. Наконец-то я добралась до проекта, к которому не может придраться даже она.

Я делаю наброски по остальной части и составляю для себя график работы. По две тысячи слов в день плюс время на доработку и правки — получается, я смогу все закончить менее чем за месяц. Ну а прежде чем свалиться в сон, сверху над текстом я набираю заголовок:

«МАТЬ-ВЕДЬМА».

Никто в здравом уме такое кражей не назовет. Вот что самое хреновое во всем этом фиаско. «Мать-ведьма» — изначально мое творение. Все, что внесла Афина, — это пара предложений, ну и, возможно, какие-нибудь скрытые образы. Она была катализатором, не более. Кто знает, откуда она взяла остальную часть той истории? Я, само собой, этого не делала — и, держу пари, это в любом случае никак не походило на то, что я в конечном итоге опубликовала.

И все же именно эта история меня несказанно удручает.

Дайте-ка я вам вначале расскажу, как Афина однажды кое-что украла у меня.

Мы с ней сошлись в начале нашего первого курса. Нас обеих поселили на одном этаже в общежитии, так что в первые недели это место, естественно, по умолчанию стало кругом нашего общения. Мы вместе ели, вместе ходили по магазинам за всякой всячиной для общежитских нужд, ездили на йельской маршрутке в «Трейдер Джо» за тминным сыром и маслом для печений, тусовались допоздна в рекреации, а пятничными вечерами бродили по центру Нью-Хейвена в мини-юбках и облегающих топах, высматривая ястребиным взором шум и огни, означающие вечеринку, в надежде, что кто-нибудь знаком с кем-нибудь, кто нас туда впустит.

Запали же мы с Афиной друг на дружку прочно и сразу из-за нашей общей любви к одной и той же книге — «Идиотке» Элиф Батуман[1083]. «Это идеальная история о кампусе, — сказала как-то Афина, четко сформулировав все чувства, которые я когда-либо испытывала по поводу этого романа. — Здесь предельно точно описана та пропасть между желанием, чтобы тебя узнали, и ужасом от того, что тебя могут распознать, когда ты еще сам вовсе не уверен, кто ты такой. И речь не только о трудностях перевода с русского на английский, но и о переводе несформировавшейся идентичности. Я эту книгу обожаю». Мы вместе ходили на открытые вечера в кафе при книжных магазинах и на квартирники, которые устраивали сокурсники с литературного отделения. В общем, за август-сентябрь я прониклась ощущением гордости за то, что связана узами дружбы с этой нереально крутой юной богиней.

В первые выходные октября я отправилась на свиданку с симпатичным второкурсником по имени Эндрю. Заприметила я его еще на лекциях по всемирной истории, но никак не решалась с ним заговорить, пока мы не пересеклись на одной факультетской вечеринке, где оба были настолько «хороши», что просто искали тело для подпорки. Мы не успели обменяться и парой фраз, как уже присосались в поцелуе. Не могу вспомнить, как там все происходило, но кому какое дело — главное, контакт был установлен. Прежде чем друзья меня уволокли, я накорябала ему свой номерок. Невероятно, но назавтра он прислал мне эсэмэску с приглашением на пятницу к себе в комнату, вроде как для просмотра серии «Шерлока», пока его сосед по комнате тренируется во фрисби-клубе.

То, что произошло дальше, настолько банально, что вряд ли даже стоит описывать. Разумеется, у него меня ждала бутыль «Бернеттса»[1084]. От волнения я пила как-то чересчур много и хаотично. До просмотра «Шерлока» дело у нас так и не дошло. А утром я проснулась с трусиками на лодыжке и черно-лиловыми засосищами на шее. Хотя влагалище, честно говоря, чувствовало себя очень даже ничего (позже я для проверки пыталась пальцем определить, стерто у меня там или кровит, но все обошлось). Во рту стоял жуткий сушняк, голова разламывалась, а из-за тошноты я несколько раз перегибалась через край кровати, чтобы сблевнуть. Все плыло: я ведь вырубилась в контактных линзах, и склеры настолько высохли, что не моргнуть. Рядом дрых частично раздетый Эндрю. Он не очнулся, даже когда я через него перелезала, за что я ему бесконечно благодарна.

Я нашла свои лабутены, натянула их и побрела к себе в общежитие. Уикенд прошел мирно, в режиме поправки. Я никуда не выходила, хотя половина моих знакомых прихорашивалась для вечера открытых дверей. Ну а я в обнимку с чаем насладилась спокойным вечером перед теликом; пробовала даже читать что-то по учебе. На улице погода стала портиться, что оказалось кстати: я надела свитерок, чтобы под ним скрыть свои засосы. Вернувшись в свою комнату, где спрятать шею от чужих глаз не представлялось возможным, я отшутилась насчет «расплаты за бурный уикенд», и это был последний раз, когда мы с соседкой Мишель поднимали эту тему.

Эндрю не писал мне с тех пор, как я покинула его комнату, что меня не сильно беспокоило. Я чувствовала себя основательно пресыщенной своим приключением и этой своей пресыщенностью гордилась. Я чувствовала себя взрослой, состоявшейся как женщина. Я ведь как-никак имела это со второкурсником. Да к тому же симпотным второкурсником. Грандиозность этого приводила меня в восторг. Я прокинула мост во взрослую жизнь; я кое с кем «потерлась», как говорит молодежь. И со мной вроде все в порядке.

Только на следующей неделе у меня начались флэшбэки. Лицо Эндрю всплывало у меня в памяти во время лекций: вблизи, крупным планом, со щетиной и сладковатым перегаром от коричного «Бернеттса». Я вдруг почувствовала, что не могу дышать, не могу даже пошевелиться без волн головокружения. Воображение раскручивалось по спирали, представляя наихудшие из возможных сценариев. А вдруг я «залетела»? А вдруг у меня ВИЧ? Папиллома? Герпес? СПИД? Или у меня рак матки? Может, обратиться в медсанчасть кампуса? А если это сделать, не сдерут ли с меня несколько сотен долларов, которых у меня нет? Оформила ли мама студенческую страховку или решила на ней сэкономить? Я не могла вспомнить. Неужто я умру из-за глупой ошибки, которую совершила, даже не очухавшись? Эндрю написал мне только в два часа ночи в субботу: «Ну чё, ты как?» Я увидела эсэмэску, когда вставала в тубзик, и сразу же удалила, надеясь избавиться от самой мысли о его существовании.

Но я все не могла отделаться от его лица, его запаха, его прикосновений. Я начала невероятно долго стоять под душем, по три или четыре раза в день. Меня продолжали донимать кошмары, где я была притиснута к нему, зажата под его колючим подбородком, не в силах пошевелиться или закричать. Легонько тряся за плечи, меня будила Мишель и извиняющимся полушепотом спрашивала, нет ли у меня, случайно, взаймы берушей, а то у нее в восемь утра дискуссионный клуб, а она не может заснуть. Неожиданно для себя я стала плакать по вечерам от отвращения к самой себе. Подумывала даже о том, чтобы поступить в студенческий кружок по изучению Библии, хотя в церковь перестала ходить вслед за отцом, после того как пастор сказал мне, что мой родитель попадет в ад, поскольку не был крещен; хочу чего-то, что могло бы помочь мне разобраться в моем крайне ретроградном, но все еще сильном убеждении, что я необратимо испорчена, поругана и грязна.

— Ну-ка, Джунипер? — остановила меня однажды Афина среди дня, когда я возвращалась из столовой. Тогда она была единственной, кто называл меня полным именем, как в паспорте, — привычка, которую она сохраняла на протяжении всей своей взрослой жизни, называя какую-нибудь Ташу «Наташей», а Билла — «Уильямом», словно этот официоз приподнимал людей в разговоре до ее уровня (в сущности, так оно и было.) Она коснулась моей руки. Пальцы были гладкими и прохладными.