"Современная зарубежная фантастика-2". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Лайонс Дженн

Конечно, единственный способ продвинуться вперед — это поразить мир своим следующим проектом.

Только я понятия не имею, что это может быть.

Как-то утром мне звонит Бретт, якобы просто перемолвиться. Некоторое время мы обмениваемся любезностями, а затем он спрашивает:

— Ну, как там дела на литературном фронте?

Я знаю, что за этим стоит. Все ждут моего следующего захода, и не только потому, что у издательского дела такое короткое плечо популярности. Он, как и Даниэла, полагает, что если я в скором будущем сумею разродиться продолжением «Последнего фронта» — чем-нибудь явно не заимствованным и не столь завязанным с Афиной, но при этом со всей характерной живостью Джунипер Сонг, то мы сможем развеять остаток всех пересудов раз и навсегда.

Я сокрушенно вздыхаю.

— Честно признаюсь: пока ничего нет. Идеи как-то повыветрились. Поиграла тут с некоторыми концепциями, но ничего по-настоящему не прижилось.

— Да ладно, все в порядке.

Сложно сказать, раздражен он или нет. Мы заводим этот разговор уже в третий раз, и я понимаю, что часики тикают. Жестких сроков нет — контракт с Eden я подписала всего на одну книгу, — но в нем оговаривается, что Даниэла имеет право на первое знакомство с моей следующей работой. Бретту нужно ей что-нибудь показать, причем довольно скоро, пока мы еще под сенью ее благосклонности. А иначе кто знает, какие другие издатели захотят меня пригласить в следующий раз. И захотят ли вообще.

— Творчество нужно изливать, когда оно льется; я это понимаю. Просто у тебя сейчас есть социальный капитал, и лучше всего ковать железо, пока горячо…

— Да знаю я, знаю. — Я прижимаю пальцы к вискам. — Просто пока не приходит ничего, что бы меня в самом деле зацепило. Когда пишешь, нужно же этим реально дышать, ты меня понимаешь? В этом должен быть вес, важность…

— Это необязательно должен быть шедевр, Джуни. Мы ведь не метим на Пулитцеровку. Даже не нужно глыбы вроде «Последнего фронта». — Бретт делает паузу. — Тебе просто нужно что-нибудь опубликовать. Не принципиально, что именно… Да хоть что.

— Ладно, Бретт.

— Ты ведь меня слышишь?

Я закатываю глаза.

— Громко и отчетливо.

Мы прощаемся. Бретт вешает трубку. Я вздыхаю и возвращаюсь к своему ноутбуку, где уже не первую неделю укоризненно зияет девственно-чистый вордовский файл.

Проблема не в отсутствии идей. У меня их полно, как и времени, чтобы воплотить их в полноценные черновики. Только теперь, когда обязательства по раскрутке «Последнего фронта» снялись, у меня нет оправдания тому, чтобы простаивать. Бретт в своем нетерпении прав: я уже больше года даю расплывчатые обещания насчет предстоящих проектов, но ничего из них не материализуется.

Моя проблема в том, что каждый раз, когда я сажусь писать, все, что я слышу, — это голос Афины.

«Последний фронт» предполагался как одноразовое сотрудничество. Исследования и мозговой штурм Афины, мои проза и полировка. На протяжении тех лихорадочных недель я ощущала чудесную, таинственную алхимию, вызывая в воображении ее голос из загробного мира и встраивая в него свой собственный. От нее я не зависела — мне никогда не было нужно, чтобы она писала, — но те совместные упражнения придавали мне уверенности в то время, когда мне ее недоставало. Мое перо при этом обретало прочность; я чувствовала, что пишу по ее следам.

И вот теперь, когда я пытаюсь двигаться дальше, она не оставляет меня в покое. Большинство авторов признается, что слышит своего «внутреннего редактора» — некоего скептика, который придирается и препятствует их попыткам сделать первые наброски. Так вот, мой цензор принял облик Афины. Она высокомерно просматривает и отвергает каждую мою идею для рассказа. «Слишком банально. Слишком шаблонно. Слишком бело». Еще суровей она на уровне предложений. «Ритмика сбивчива. Образность не та. Опять деепричастие? Ну, знаешь…»

Я пыталась ее блокировать, проталкиваться, писать вопреки и даже назло ей. Но именно в такие моменты ее смех становился громче, а насмешки — злей. С этого времени мои сомнения только усиливаются. Кто я такая, чтобы воображать, будто могу добиться чего-то без нее?

На публике я держалась молодцом, но выходки Джеффа в Twitter будоражили меня сильней, чем я показывала внешне. «Призрак Афины Лю». Какой гротескный выбор названия; несомненно, предназначенный для того, чтобы удивлять и провоцировать, но правды в нем больше, чем догадывался даже Джефф. Призрак Афины вторгся ко мне; он парит над моим плечом, безостановочно нашептывает мне на ухо, давая перерывы только на сон.

Это буквально сводит с ума. Последние дни я начинаю бояться мысли о том, чтобы пытаться писать, потому что не могу этого делать, не думая о ней. Ну а затем, само собой, мои мысли неизбежно переходят от написания к воспоминаниям: последняя ночь, блинчики, бульканье Афининого горла при исступленном биении об пол…

Я думала, что благополучно смирилась с ее смертью. Все ведь шло так нормально, умственно стабильно.

Я была в хорошем пространстве. Со мною все было в порядке.

Пока не вернулась она.

Но ведь на то они и призраки? Воют, ухают, устраивают целые спектакли. В этом и есть суть призрака — делать все что угодно, лишь бы напомнить, что он все еще здесь. Все что угодно, лишь бы вы его не забыли.

Вынуждена признаться: я макнулась дважды.

Той ночью из квартиры Афины я прихватила не только «Последний фронт». Я еще сгребла со стола несколько листов, одни из которых с машинописью, другие с петляющими, невнятными каракулями Афины, да еще с абстрактными штрихами-каракулями, смысл которых я до сих пор не разобрала.

Клянусь, это было только из любопытства. Афина насчет своего творческого процесса всегда была крайне скрытной. Мне она его описывала примерно как то, что боги вкладывают в ее сознание уже полностью сформированные «лауреатные» истории. И мне ну просто очень хотелось как-то проникнуть к ней в разум и посмотреть, похож ли ее мозговой штурм на ранней стадии на мой, ну хотя бы частично.

Оказывается, наши способы весьма схожи. Она начинает со случайных слов или фраз — одни из них свои, другие явно взяты откуда-нибудь из песен, но слегка переработаны; есть и кое-что из более известных литературных произведений: «Когда я приехала, Щегленок был уже мертв; мальчик из ниоткуда; стояла темная, но блестящая ночь; если я тебя ударю, это почувствуется как поцелуй?»

Сейчас я, разложив те листы на письменном столе, неотрывно на них смотрю в поисках вдохновения. Выжить из головы голос Афины я не могу, но, возможно, у меня получится с ним уживаться и работать. Может, я даже смогу заставить ее призрак вернуться к делу и воскресить ту нечистую алхимию, которая питала «Последний фронт».

Есть только несколько завершенных предложений и всего один внятный абзац, написанный от руки, который начинается так:

«В осаждающих меня ночных кошмарах она входит в темный бесконечный коридор, и, сколько бы раз я ни окликала ее по имени, она никогда не оборачивается. Ее платье оставляет на ковре мокрые полосы. Бледные руки в крови исполосованы шрамами. Я знаю, что она убила медведя. Знаю, что сбежала из леса. Сейчас она движется с той же спокойной настойчивостью, отвергая прошлое, как перевернутый Орфей, — словно если она не будет оглядываться назад, то перестанет существовать и ее прошлое. Она забывает, что я здесь в ловушке и не могу пошевелиться, не могу заставить ее увидеть меня. Она совершенно обо мне забывает».

Я не знаю, как объяснить, что происходит со мною дальше. Как будто история уже томилась в моем сердце, лишь выжидая, когда ее расскажут, а голос Афины стал заклинанием, выпустившим ее наружу. Внезапно та писательская блокировка исчезает, и врата моего воображения широко распахиваются.

Я вдруг вижу форму всей истории целиком: вступительную часть, глубинные темы, ее шокирующий, но неизбежный финал. Наша главная героиня — босоногая девчушка, юная ведьма, преследующая свою бессмертную мать сквозь вечность, с раскрытием ее секретов лишь для того, чтобы вызвать еще больше вопросов о себе и о том, откуда она взялась. Вместе с тем это и весьма тонкое исследование моих собственных чувств к своей матери: как она внезапно и резко изменилась со смертью моего отца; как предприимчивая молодая девушка, которой она была когда-то и которая, возможно, не так уж сильно отличалась от меня, оказалась полностью запертой. Речь идет о желании узнать, кем были твои родители. И насколько ты нуждаешься во всем том, чего от них недополучаешь. И как это длится сквозь жизнь.