Дело о морском дьяволе - Василий Павлович Щепетнёв

— Странное дело, — продолжил Женя, не меняя выражения, — но «Олимпия» прямо сейчас горит. И знатно горит.

Он произнес это так, будто сообщал о смене погоды или о результатах футбольного матча. Арехин почувствовал, как реальность на мгновение дрогнула и пошла трещинами, как старое стекло. Сначала «Мажестик», теперь «Олимпия». Огненный след, преследующий его по Буэнос-Айресу. Это было слишком, чтобы быть случайностью, и слишком абсурдно, чтобы быть частью какого-то плана.

— В самом деле? — почти равнодушно ответил Арехин. Он сделал над собой усилие, чтобы его голос звучал ровно, отстраненно.

— Представьте себе.

В паузе, последовавшей за этими словами, Арехин уловил едва заметный, но отчетливый запах. Не табака, не духов, не вина. Что-то химическое, резкое, въедливое.

— От вас, Женя, пахнет керосином, — тихо произнес Арехин, глядя ему прямо в глаза.

Тот не смутился. Лишь слегка покачал головой, и в его взгляде мелькнуло что-то вроде снисходительного сожаления к человеку, отставшему от прогресса.

— Ну нет, Александр Александрович. Петролейщики — это прошлый век. Сейчас в чести смесь Серейского: хлорат калия и сера, — без тени улыбки, почти лекторским тоном ответил Женя.

Он назвал состав, как называют ингредиенты изысканного блюда. Прогресс. Химия вместо примитивной горючки. Арехин молча кивнул. В этом признании, столь спокойном и техничном, было больше ужаса, чем в любой угрозе. Это был язык новой эпохи, где уничтожение — это точная наука.

«Роллс-Ройса» у подъезда не было. Исчез, как и многое другое в этот вечер. Пришлось ловить таксомотор — желто-черный «шершень» Буэнос-Айресских улиц. Машина пахла дешевым табаком и чужой жизнью.

— Вы к «Олимпии»? — переспросил водитель, бойкий аргентинец с усами щеточкой. Получив утвердительный кивок, он свистнул. — Уже часа три, как горит, там сейчас цирк, а не дорога.

— И сильно горит? — спросил Арехин, глядя в окно на мелькающие огни вечернего города, который вдруг стал чужим и враждебным.

— Очень, очень сильно, синьор, — с каким-то почти эстетическим восхищением катастрофой ответил шофер. — Столб пламени выше пальм был, теперь в основном дым. Подозревают поджог. Говорят, так пахнет.

Этот водитель, очевидно, не интересовался шахматами и Арехина не узнал. Для него он был просто очередным клиентом, возможно, любопытствующим зевакой. Эта анонимность была странно успокаивающей.

— А владелец? Что с ним?

— Доктор Сальватор? — водитель многозначительно хмыкнул. — Он за два часа до пожара вышел в море на своей яхте. И где он сейчас — только рыбы знают, да и то не все.

Таксисты — они лучше многих журналистов знают, что, где и когда. Их знания — это живая, пульсирующая карта города, составленная из обрывков разговоров, слухов и наблюдений. Арехин откинулся на спинку сиденья. Доктор уплыл. Чисто, элегантно, без лишнего шума. Лаборатория, вилла, улики — всё обращалось в пепел и дым. Оставалось только море, бескрайнее и безмолвное.

У поворота на виллу их остановил полицейский. Дорога была перекрыта, вдали мерцало зарево, и воздух стал грязным, с привкусом гари и чего-то химически-сладковатого.

— Простите, синьоры, но дальше нельзя. Дорога только для служебного транспорта, — сказал он вежливо, но твердо. И, словно в подтверждение его слов, мимо, не спеша, проехала пустая медицинская карета. Белый кузов мелькнул в темноте, как призрак.

— Я там живу. То есть остановился, временно, по приглашению доктора Сальватора, — сказал Арехин.

Полицейский посмотрел на него с сочувствием, каким смотрят на жертву стихийного бедствия.

— Увы, там мало что осталось от виллы, синьор гроссмейстер. Обратитесь в префектуру, вам подскажут, что делать. — И, к удивлению Арехина, полицейский отдал честь. Вежливые у них полицейские. Или просто этот — шахматист, раз его величает гроссмейстером. В этой вежливости и узнавании сквозила та же отстраненность, что и в голосе Жени. Он был не человеком, лишившимся крова, а фигурой, попавшей в неловкую ситуацию на периферии более важных событий.

Он вышел из такси. Вилла находилась в километре, может, чуть меньше, и над ней в темное, звездное небо вознесся огромный, неподвижный султан дыма. Не черного, жирного, а странного, пепельно-серого цвета, с кружащими огненными бабочками. Его подсвечивало снизу глухое, багровое зарево тлеющих развалин. Картина была одновременно ужасающей и завораживающе красивой, как на картине Брюллова.

Поджог? Да, конечно, поджог. Но не случайная искра, не опрокинутая керосиновая лампа. Это не щепотка, не фунт, и даже не пуд горючего. Это был точный расчет. Вероятно, все было готово заранее — в нужных местах, в вентиляционных шахтах, за фальш-панелями, в подвале, было размещено нужное количество воспламенителя. Кто разместил? Да сам Сальве, конечно. На случай стремительного отхода. Как назвал Женя? Смесь Серейского. Прогресс. Всесожжение как финальный акт эксперимента. Одно интересно: Лазарь на яхте с доктором, или его частицы теперь среди серого дыма, и скоро осядут на крыши и листья пальм где-нибудь в Ла-Пасе? И его, Арехина, новая одежда, купленная взамен сгоревшей в «Мажестике», тоже, похоже, отправилась в небеса, превратившись в хлопья пепла. Хорошо, хоть документы он оставил в несгораемом сейфе «Мажестика» после первого пожара.

Он постоял еще несколько минут, наблюдая за дымом. Потом вернулся к поджидавшему таксомотору.

— Возвращаемся в город, — сказал Арехин, открывая дверь. — В отель. Не очень бедный, но и не очень дорогой. Есть такие в Буэнос-Айресе?

Водитель повернулся, и в его глазах зажглись знакомые огоньки знатока и патриота своего города. Он улыбнулся, широко и уверенно.

— В Буэнос-Айресе есть всё, синьор, — убеждённо, почти торжественно ответил аргентинец, как бы заключая негласное пари с хаосом и пожарами. — Абсолютно всё. Вы только скажите, что вам нужно.

Машина тронулась, увозя его от зарева, от дыма, от призраков сгоревших домов Каховки, в лабиринт бессонных, бесконечно живых улиц, где его ждал гостиничный номер и неопределенность завтрашнего дня, неопределенность, пахнущая гарью, морем и серой.

Примечание автора

1. Перед вами — конечная позиция партии, сыгранной в реальной истории. Игроки при доигрывании сделали только по одному ходу — как и в описываемой истории.

2. Итальянский океанский лайнер, «Principessa Mafalda», направлявшийся из Генуи в Буэнос-Айрес, затонул при странных обстоятельствах не в начале, а в середине матча, 25 октября 1927 года. Погибло более трехсот человек. Груз золота исчез безвозвратно.

3. Каганович Лазарь Моисеевич умер в 1991 году, в возрасте 97 лет, пережив и многое, и многих. Молотов прожил 96 лет. В целом члены сталинского