Константин. Аландская Звезда - Иван Валерьевич Оченков

— Освободить крестьян безо всяких условий и выкупов. И разумеется, с земельными наделами.

— Что⁈ — закашлялся никак не ожидавший подобного радикализма брат. — Но это же невозможно!

Говоря откровенно, в этом я с ним был полностью согласен. Провести подобную реформу не получилось бы в любом случае, но… мне совсем не хотелось взваливать на себя это воз, а другого выхода, кроме как с самого начала поставить невыполнимые условия, я не видел.

— Почему?

— Да нас помещики заживо сожрут!

— Подавятся!

— Но это же революция.

— Поверь мне, Саша, реформы, пусть и радикальные, будучи спущены сверху, в конечном итоге обойдутся гораздо дешевле, чем революция, начавшаяся снизу. В том числе и для нашего дворянства.

— Не верю своим ушам! А где твой либерализм, уважение к частной собственности?

— Давай по порядку. У нас в России отчего-то принято путать либерализм с идиотизмом. Правда, нельзя сказать, чтобы люди, называющие себя «либералами», не давали для этого повода, но все же это довольно-таки разные понятия. Что же касается частной собственности… скажи, ты знаешь, что более двух третей помещичьих имений заложено в обеспечение взятых у государства ссуд?

— К чему ты клонишь?

— К тому, что ни крестьяне, ни земли в этих поместьях дворянам не принадлежат! Надо изъять их, выплатив бывшим владельцам разницу, и перевести в государственные крестьяне. А уж с ними-то, равно как и с удельными, ты можешь поступать по своему разумению, ни на кого не оглядываясь!

— Боюсь, что это чересчур радикально.

— И, тем не менее, это всего лишь первый шаг. Нужно разрешить нашим мужикам самостоятельно выбирать место жительства.

— А это еще зачем?

— Затем, что у нас очень много незаселенной земли. Затем, что нам нужны рабочие руки на заводах и фабриках в городах. И взять их, кроме как в деревне, неоткуда.

— Но тогда все крестьяне разбегутся…

— Не будут притеснять, не разбегутся! — усмехнулся я, глядя на ошарашенное лицо брата.

Судя по всему, предлагая мне место главы комиссии, Александр рассчитывал убить одним выстрелом по меньшей мере полдюжины зайцев. Во-первых, немного уменьшить мою популярность среди правящего класса. Уж больно много среди них крепостников. Во-вторых, поднять собственную значимость, поскольку тем ничего не останется, как прибегать к его заступничеству. Император же будет оставаться над схваткой, демонстрируя эдакую «равноудаленность». Умно, ничего не скажешь…

— Признайся, ты ведь шутишь? — с надеждой взглянул он на меня.

— Я скорее рассуждаю на тему. Но мы в любом случае очертили некие границы.

— Объяснись.

— С удовольствием. Итак, у нас есть два варианта реформ. Твой — это самый минимум, ниже коего только оставить все, как есть, что, как ты сам понимаешь, совершенно неприемлемо. Мой, напротив, является максимумом, к которому необходимо стремиться, каким бы недостижимым он не казался. Но реальная реформа, если мы хотим ее провести, несомненно, будет плодом неоднократных компромиссов.

— Но ты возьмешься?

— Возьмусь. Но при одном условии.

— И каком же?

— Обещай, что будешь меня поддерживать. А если понадобится, то и защищать. Без этого мне не справиться.

— Об этом мог бы не упоминать, — посерьезнел брат. — Ибо я и без того всегда на твоей стороне, кто бы на тебя не жаловался…

— Опаньки! А можно с этого момента чуть поподробнее?

— Отчего же нет. Ну вот скажи, за что ты так сурово обошелся со стариком Платером? Говорят, он слег от огорчения…

— Вот значит как? А тот человек, что рассказал тебе о несчастном и несправедливо обиженном адмирале, случайно не упомянул, что из-за него я чуть не погиб? Да черт со мной, мы из-за него чуть не проиграли сражение! Остались без флота!

— Мне кажется, ты преувеличиваешь…

— Ни черта подобного! Если бы этому старому негодяю удалось задержать Лихачева, я бы уже кормил рыб!

Распалившись, я, ничуть не стесняясь в выражениях, немедленно поведал старшему брату обо всем, что из политических соображений не вошло в официальное донесение. Некоторое время он потрясенно молчал…

— Костя, поверь, я ничего не знал об этом.

— Ладно, проехали. Хотя мне очень интересно, кто так нагло врал в лицо моему императору?

— Я сам разберусь.

— Как знаешь.

Судя по всему, случившееся все-таки вывело из себя славящегося своим хладнокровием (которое впору было называть апатией) Александра, из-за чего он вызвал лакея и велел тому подать коньяка. Через минуту перед нами оказался графин с ароматной жидкостью янтарного цвета и две походных серебряных стопки. Отсалютовав друг другу посудой, мы выпили, после чего разговор пошел легче.

— Зачем было так рисковать? — озвучил мучавший его вопрос Саша.

— Война, — развел я руками. — Без этого никак.

— Еще мне сказали, что твои корабли сильно избиты и потребуют долгого ремонта.

— Не страшно. Свою роль они выполнили, а дальше все будут решать броненосцы.

— Глядя на «Первенца», я совсем этому не рад. Ужасно некрасивый корабль.

— Это да.

— Надеюсь, ты не собираешься продолжать строительство таких же уродцев?

— Если война окончится, разумеется, нет. А если нет, то придется. Ничего другого нашей промышленности теперь не под силу.

— Ты все-таки думаешь, что союзники не пойдут на мир даже после «столь небывалого погрома»? — практически процитировал сводку «Русского Телеграфного Агентства» Александр.

— Хочешь пари?

— Нет уж, уволь. С тобой я спорить не буду. Ты, кажется, всегда все наперед знаешь! И как, по-твоему, они будут действовать?

— Соберут все наличные силы, в первую очередь, конечно, броненосные батареи, и ударят.

— По Кронштадту?

— Сильно вряд ли, — с сомнением покачал я головой и, видя недоумение в глазах брата, счел необходимым пояснить. — Он слишком сильно укреплен. Можно даже сказать, неприступен. Но даже если допустить невозможное, захват им ничего не даст. Маркизова лужа слишком мелководна, а фарватер легко заминировать. Так что крупные корабли не пройдут, а с малыми справятся даже полевые пушки. А уж если попробуют высадить десант, это и вовсе кончится катастрофой. У нас банально больше войск.

— Тогда куда?

— Либо Свеаборг, либо Ревель. Причем первый гораздо вероятнее.

— Когда это случится?

— А черт его знает! Может через месяц, может к концу лета, а может и осенью. Все зависит от степени готовности броненосцев. Но в любом случае, в этом году.

— Я слышал, Немецкое