Всемирная выставка в Петербурге - Марципана Конфитюр

«импрессионисты», потом непристойные танцы с голыми ногами и вот теперь...

— Австрияки наверняка снова не покажут ничего интересного, кроме вальсов, чардашей и полек...

— Не скажите! На прошлой выставке в Лондоне венские булочки награждены золотой медалью.

— Так то в Лондоне! Когда у них там что было по уму-то?!

— На этой выставке большая золотая медаль должна быть российская! Николай Львович, а правду говорят, что от России ожидается сенсация?

— Да-да, я тоже слышал! Господин министр, пожалуйста, откройте нам секрет!

— Будет показано изобретение некоего русского гения-самоучки? Так, по крайней мере, говорят все...

Николай Львович смущённо улыбнулся. Изобретение русского гения, ожидавшееся на выставке, было секретом Полишинеля. Запираться он не стал:

— Да, господа. Уж не возьмусь сказать, самоучка тот инженер или всё-таки что-то окончил... Но — да. В последний день выставки будет показано невероятное изобретение русского гения. Летательный аппарат тяжелее воздуха.

— Тяжелее воздуха?!

— Но разве французская академия не доказала, что аппараты такого рода летать не могут?!

— Всегда думал, что это абсурд сродни вечному двигателю.

— Однако же!

— Но кто этот гений?

— Можайский?

— Нет-нет, — отозвался министр. — Не Можайский. И тут вы можете меня не пытать. Фамилии этого гения я не запомнил. Как-то раз она мелькнула в связанных с выставкой документах, но, по чести сказать, оказалась совсем незнакомой и тотчас вылетела из моей головы. Боюсь, и вам она бы не сказала ничего. Думаю, господа, нам стоит дождаться выставки и лицезреть всё воочию!

Меж тем поезд прошёл станцию Горелово, а, как всем было известно, между Гореловым и Нееловым в ресторане происходила подача севрюжьей ухи. Так и вышло. Стоило благородной компании выяснить, что никто из них понятия не имеет, кто из русских инженеров мог бы быть создателем ковра-самолёта, как официанты пригласили всех откушать ужина.

Переместившись в вагон-ресторан, новые знакомцы Николая Львовича завели беседу, без которой в последние годы не обходилось ни одно благородное общество, — о благе России. На то, как улучшить её, мнение у каждого имелось отдельное.

— Хватит нам с Болгарией и Сербией играться! — сказал граф. — Не ровен час, уйдут они под немца! А то и обратно под турка! Присоединять братьев-славян надо! Да и румын заодно с ними тоже, чего мелочиться! А то, что, выходит, зря на Шипке мёрзли?

— Это всё подождёт, — таково было мнение генерала. — Сейчас главный делёж пирога где? В Китае! Вот закончат там с боксёрами — и действовать бы нам тогда скорее! Вокруг Владивостока территорию России скруглить надо. А то что — япошки сожрут ведь Маньчжурию! Не конкуренты же они нам, в самом деле! Если надо будет, разобьём их, но Шанхай наш должен быть!

— На юг надо, в Персию! — спорил с ним статский советник. — С шахом договариваться, медленно входить, чтоб не заметили! Железку построить туда. Вот у немцев Берлин-Багдад строят! А нам надо в Басру из Бухары. Да поторопиться! Не то там англичанка всё займёт! А с Афганистаном и вообще не церемониться. Ввести войска туда — и всё, дело с концом.

Все трое принялись упрашивать Николая Львовича, чтобы он как лицо, приближённое к Государю, передал Его Величеству их ценные соображения. Министр изящно уклонился от ответа, заверив всех, что в обязательном порядке передаёт императору все услышанные им умные идеи умных людей, но в то же время и не пообещав ничего конкретного. Тут как раз принесли бланманже и шампанское. Новые друзья Николая Львовича подняли бокалы за прогресс России в будущем, XX веке:

— За защиту Сербии от немцев!

— За победу над Японией!

— За наш Афганистан!

Потом их позвали обратно в салон смотреть оперу.

Поезд к этому времени стоял на станции Неурожайка, где его обступили какие-то оборванцы из местных, просившие милостыни. Чтобы не портить настроения пассажирам этим зрелищем, прислуга тут же опустила на окна салон-вагона большой белый экран. На него из специального устройства стали проецировать заранее снятую в Большом театре фильму. Устроившимся на креслах пассажирам раздали особые слуховые приспособления, проводами присоединенные к приёмному устройству телеграфа — и изысканное развлечение началось. Хотя Николай Львович и знал, что движущиеся перед ним картинки запечатлены заранее, очарование того, что он слушает настоящего Шаляпина, выступающего на сцене, сию секунду, увлекло его до крайности.

***

В Москву прибыли утром, перед завтраком. Стоянка была долгой. За время неё Николай Львович успел проснуться и сделать гигиенические процедуры в своей каюте. Тут к нему постучались. На пороге оказался человек с модной бородкой и несколько хитрым, чрезмерно самоуверенным взглядом. Сюртук на нём был гражданский.

Человек извинился за явку без приглашения, представился путейцем и протянул министру карточку. Там значилось:

«Сергей Юльевич Витте. Общество Центральных железных дорог».

«Из остзейских», — подумал министр.

— Покорнейше прошу простить мою дерзость, — говорил меж тем незваный гость. — Случайно узнал о том, что Ваше Превосходительство следует этим поездом и решил, что необходимо предупредить через вас Государя. Видите ли, какое дело: я десять раз говорил железнодорожным чиновникам о том, что ставить в Императорский состав грузовые локомотивы это опасно! Но никто меня не слушает! Передайте, пожалуйста, Государю: ездить ему с такой скоростью, как он ездит, грозит крушением! Россия рискует лишиться последнего представителя августейшей династии из-за лихачества кочегаров и переоценки наших насыпей...

Николай Львович кивнул, не удостоив выскочку ответа. Тот, вместо того, чтобы понять этот намёк и убираться восвояси, продолжал:

— А ещё передайте, пожалуйста, императору, что с Японией лучше не ссориться, потому как пропускная способность Великого Сибирского пути для поступления, в случае чего, военных грузов во Владивосток...

Тут Витте осёкся, столкнувшись с холодно-презрительным взглядом министра. Получив этот безмолвный ответ, самонадеянный умник, наконец, понял, что его непрошеным советам здесь не рады, и исчез.

«Ох уж эти немцы, — подумал Николай Львович, когда поезд тронулся, оставляя Витте на перроне. — Всю дорогу русских поучают! Нет, Бироны, прошло ваше время! Не пустим! Вот наглость... Сам-то даже не чиновник, а туда же, лезет умничать...».

***

К концу дня в Нижнем Новгороде из поезда вышла та часть приличной публики, что не покинула его ещё в Москве. Её места заняли дельцы, купцы, фабриканты, разбогатевшие крестьянские дети, скотопромышленники, золотодобытчики, дирижабельные магнаты и прочие неинтересные Николаю Львовичу личности. Между Вяткой и Пермью в салон-вагоне в одном углу обсуждали торговлю нефтью, в другом