Честное пионерское! Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин

когда реактор всё же рванёт… А он рванёт! И случится выброс радиоактивных веществ. Это будет, как грязная бомба — совершенно несмешная. И потом двести сорок тысяч человек получат при ликвидации аварии предельно допустимую дозу радиации — это официальная информация.

— В такое никто не поверит, — повторил Лукин. — В Советском Союзе такое просто не может произойти.

Я развёл руками.

— Фрол Прокопьевич, рассказал вам всё, что запомнил. Индиру Ганди убьют, Черненко умрёт, реактор на Чернобыльской АЭС рванёт, случится землетрясение в Армении… ну, и произойдут прочие безобразия — их я вам тоже перечислил. Даты у вас есть. А вот подробностей и уж тем более технического обоснования всему перечисленному у меня нет.

Дёрнул плечами.

— Я не энциклопедия и не государственный архив, не Следственный комитет и не Академия наук. Говорю вам только о том, что видел; пересказываю, о чём читал и о чём слышал. В своих видениях я был обычным обывателем. Не имел допуска к секретным материалам — только к телевизору, к газетам и к радиоприёмнику. Как говорится: чем богаты…

— Следственное управление, а не комитет, — поправил меня генерал-майор.

Он вздохнул, вновь уложил бумаги в аккуратные стопки.

— Да уж, — сказал Лукин. — После Индии кости за борт уже не бросишь. Будем блудить: забить на полёты не получится. Придётся со всеми этими твоими рассказами что-то делать. Сдаваться мы не привыкли. Ох, упрячут меня по вашей милости в комнату с мягкими стенами — это на старости-то лет! От всех этих твоих рассказов, Мишаня, и в штопор сорваться можно.

Генерал-майор улыбнулся.

— Попробую обойтись сердечными капельками, — сказал он. — Чтобы не решили, что старик-ветеран поймал белочку. Мои слова и без запаха алкоголя любому покажутся более чем странными. Уж я это понимаю: самого тянет от всех этих… записей за голову схватиться. Но буду дёргать за рога. После Индии меня теперь хотя бы выслушают. Ну а потом, глядишь, и промаршируем.

Фрол Прокопьевич потёр ладонью грудь. И снова взял со столешницы лист. Пробежался взглядом по строкам, покачал головой.

— Указ «Об усилении борьбы с пьянством», говоришь, — произнёс пенсионер. — Ну и дела…

* * *

Перед тем, как выпроводить меня за дверь, Фрол Прокопьевич предложил мне сегодня поздравить «будущего тестя» с «новой звёздочкой». Он сказал, что накануне праздника Юрия Фёдоровича Каховского произвели в звание подполковника (это притом, что Зоиному отцу исполнилось только двадцать девять лет). «За особые заслуги, — сказал генерал-майор. — Их у него в этом году набралось предостаточно. И о них кому следовало доложили. Молодец наш Юра. Мне сказали, что приказ уже подписан». А ещё Фрол Прокопьевич поделился информацией о том, что вскоре у Зоиного отца будет повышение и в должности.

— Стульчик под его начальником зашатался после «дела мясников», — сообщил Лукин. — Долго Миша Галустян на своём месте не просидит — это уже точно. Жаль. Хотя… может, и хорошо, что его уберут из нашего УВД. Я ведь помню Мишу ещё лейтенантом: дружил он с моим старшим сыном. Галустян — тот ещё хитрован. Да, уж.

Пенсионер вздохнул.

И добавил:

— Давненько он меня не проведывал. Похоже, уже и не заглянет к старику — уедет, как и мечтал, в столицу: здесь он уже здорово подмочил свою репутацию. Такие вот дела, Мишаня. Так что к концу года Юра поднимется до заместителя начальника УВД — это уже решённое дело. Ну а там, глядишь…

Генерал-майор хитро улыбнулся, похлопал меня по плечу, будто это я получил вторую звезду на погон и совсем скоро вырасту в должности.

— Фрол Прокопьевич, а дядя Юра не рассказывал, как продвигается расследование убийства Оксаны Локтевой? — спросил я. — Той девчонки, которую зарезали в конце сентября. Помните, я неудачно засветился в её подъезде в день убийства?

— Помню, — сказал Лукин. — От чего же мне не помнить.

Генерал-майор подал мне куртку.

Болоньевая ткань шуршала, пока я наряжался в верхнюю одежду.

К седьмому ноября похолодало — мне чудилось, что не сегодня, так завтра утром увижу на поверхности луж блестящие льдинки. Надежда Сергеевна в воскресенье достала из закромов Мишину шапку — «петушок» с надписью «спорт». В похожих «петушках» уже ходили Вовчик и Паша Солнцев. Вот только на шапке Солнцева (как и в прошлой жизни — моей) было написано «Москва». Свою нынешнюю шапку я пока носил в сумке — сегодня и вовсе оставил её дома. Но на демонстрацию обязательно бы надел… если бы туда пошёл.

— Никак то дело уже не продвигается, — сказал Фрол Прокопьевич. — Юра сказывал, закрыли дело убитой девчонки ещё в прошлом месяце. Преступница-то умерла. Вот дело и прекратили.

Пенсионер вручил мне бумажный свёрток с блинами, которые мы не доели (завтра его невестка принесёт свежие).

— Как это… умерла? — спросил я. — Кто умер?

Всё же исхитрился: засунул свёрток в карман.

Лукин дёрнул острым плечом.

— Мамаша той девчонки, — ответил он. — Пережила своего ребёнка только на два дня. Померла в больнице ещё двадцать шестого сентября: совесть замучила. Юра сказывал: не успел с ней поговорить. Вот так вот. Следствие установило, что она свою дочку и зарезала.

Фрол Прокопьевич вздохнул.

— Такие дела, Мишаня, — сказал он.

* * *

А на следующий день генерал-майор Лукин подарил мне кактус.

Его подарок не стал неожиданным. Потому что мы давно уже обсудили подобный повод для моего визита в квартиру Фрола Прокопьевича. Я сам выбрал «жертву»: толстянку (денежное дерево). Толстянка обладала крупным стволом и небольшими овальными листьями (как утверждали, похожими по форме на серебряные динары). Похожее растение долго стояло у меня дома (когда я был женатым человеком). Супруга считала: оно «привлекало деньги». А вот меня ещё тогда смущал факт, что в листьях толстянки содержался мышьяк (я опасался, как бы те листочки однажды не оказались в моей тарелке).

Теперь же я собирался презентовать денежное дерево Елизавете Павловне Каховской. Но не по причине наличия в растении мышьяка. А как средство для того самого «привлечения денег». Работники торговли всегда были суеверными людьми. Они чаще других категорий граждан прыгали под бой курантов со стула (сжимая в руке крупную купюру) и маскировали на люстре красные трусы («верный» способ привлечь в магазин покупателей). Елизавета Павловна в моём присутствии просила мужа «умыкнуть» у ветерана войны «отросточек». Но Юрий Фёдорович ответил супруге жестом: покрутил пальцем у виска.

Я вспомнил о желании Каховской заполучить толстянку, когда обсуждал с генерал-майором Лукиным повод для моего «неожиданного» появления в его квартире. Повод понадобился, чтобы я нагрянул к генерал-майору внезапно и пожал руку его сыну, не вызвав ненужных подозрений. А для чего ещё я мог бы вдруг нагрянуть к пенсионеру? Разумеется, за кактусом. Осень-зима, со слов Лукина, не самый лучший период для черенкования толстянки. Поэтому он готовился к очередному приезду сына заранее — росток денежного дерева отращивал корни с начала октября, а в первых числах ноября обзавёлся собственным горшком.

Вечером седьмого ноября Лукин мне позвонил. Случилось это, когда я уже вернулся в Надину квартиру. А Виктор Егорович отправился ночевать вместе с сыном.

— Мишаня, завтра заберёшь свой кактус, — сказал он. — Примерно в полдень. Сможешь?

— Конечно, Фрол Прокопьевич, — ответил я. — Обязательно прибегу.

Слова генерал-майора означали, что завтра из Ленинграда приедет его сын Сергей (я подозревал, что этот визит был связан с моими «предсказаниями» и с событиями в Индии). Фрол Прокопьевич пожаловался, что сын у него в гостях не задержится («Мой мальчик очень много работает»). Поэтому реагировать на его появление следовало оперативно. От меня только и требовалось: явиться в нужное время (официальный повод — забрать кактус), чтобы пожать Сергею руку. «Не в службу, а в дружбу, Мишаня, — просил меня Лукин. — Сделаешь?» Я не отказал Фролу Прокопьевичу.

Восьмого ноября, за четверть часа до полудня (пришел чуть раньше, чтобы не «пересечься» с невесткой пенсионера), я навестил Лукина. Тот провёл меня в гостиную, где на журнальном столике меня дожидался едва укоренившийся отросток толстянки, а в моём любимом кресле сидел гость из Ленинграда (со знакомой картонной папкой в руках). Сергей меня узнал, обронил мой адрес несколько ничего не значащий фраз. С подсказки отца обменялся со мной рукопожатиями («приступ» не случился). Генерал-майор вручил мне цветочный горшок, выпроводил меня и толстянку за дверь.

Но я не поспешил к ступеням — задержался около квартиры.

И вскоре услышал громкие голоса.

— Папа, ну какой может быть взрыв на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС⁈ — громко говорил